Отец и мать - читать онлайн книгу. Автор: Александр Донских cтр.№ 164

Екатерина знает, что люди способны друг друга, зачастую даже с лёгкостью, вроде даже играючи, а то и веселясь, погубить, совершив нечто чёрное, чудовищное, непоправимое, преступив в столетиях выпестованные предками нравственные пределы и запреты. И наглядной для себя иллюстрацией она ежедневно видит со стены в своей комнате портреты бывших жильцов своего дома. Она поместила уже изрядно потускневшие и покоробленные фотографии под стекло в рамочки и, натвердо знает, никогда, пока жива, не снимет их со стены, не спрячет в укромное местечко, полагая, что если с глаз долой, то душе приволье. Они нужны её сердцу. Они нужны будут, уверена, и Коле.

С фотографий, как и много лет назад, ещё при жизни старой хозяйки дома, смотрела и смотрит на Екатерину ещё тогда единая, ещё счастливая семья Елистратовых. Их пятеро – «точно перстов на руке», – нравится, столь высоко и красиво, думать Екатерине. Портреты так и расположены, издавна, кем-то, – раздвинутой, распахнутой пятернёй, «пястью». По сей день оторопно и тревожно становится в груди Екатерины, когда она думает об этих людях, обо всех пятерых.

«Какая у них судьбы! Но – за что? За что?»

Но нет ответа.

Однако сокровенными отголосками, дыханием умиротворённого человека доносятся сквозь годы наставительные, но тихие слова Евдокии Павловны:

«Верь: мир наш Божий, и все человеки Земли Боговы. Говорю тебе потому так, что я несломленная, а убитая. А кому, как не мертвецам, знать больше правды, чем вам, живым?»

«Бог и нелюдей посылает на нас, чтобы мы ужаснулись грехам своим и чужим, а потом притиснились по отдельности или общинами или даже целыми народами к Богу и святым отцам нашим. Где памятуют о Боге всечасно, там и человек как человек, там и народ как народ: духовно опрятны, чинны. Но без испытаний и памяти горестной об этих испытаниях человеком не стать, в народ не сложиться, а быть стадом быдлячим, да у пастуха какого-нибудь залётного да каверзного».

Так она, угасающая, говорила.

Так теперь живёт сердце Екатерины, устремлённой вместе с сыном в будущее.

Портреты отца и матери, размещённые слева направо, символизируют, в восприятии Екатерины, большой и указательный пальцы. Отец, супруг – Платон Андреевич, офицер-мученик, возможно, единственно, что преступивший в целой жизни своей, – скрутил козью ножку из газетной осьмушки с портретом самого. В отдельной рамочке, но плечом к плечу с Платоном Андреевичем, – мать, супруга, Евдокия Павловна, простая женщина, учительница начальных классов; она пережила мужа и детей своих и желала себе, когда к ней пришла на жительство Екатерина, только лишь одного – скорой смерти. Средний и безымянный пальцы – сыновья Александр, студент-умница, будущий, может быть, даже выдающийся, инженер, однако предусмотрительно, возможно, на всякий случай, уничтоженный вслед за отцом. И – Павел, пылкий, правдивый юноша, мечтал с миллионами других молодых людей приносить пользу своему великому государству, находиться – о чём писали в газетах тех лет – в едином строю со всем советским народом. Но жизнь его оборвалась бесславно – погиб на фронте в штрафном батальоне, своим судом наказав насильника и подлеца. И, наконец, – мизинец. «Мизинчик», – ласкает этот портрет в своих мыслях Екатерина. На нём «глазастенькая девочка-крошка, дюймовочка Марьюшка», всеобщая в семье любимицы; умерла во младенчестве от кори. И, может статься, она самая счастливая среди них.

Здесь они все в своём доме, и только здесь, или же там, они могут быть вместе, – понимает Екатерина.

Они являют собою протянутую руку к людям – прежде всего к Екатерине, а теперь и к Коле, и ко всем, кто бы ни появился в этом доме, в их родном, родовом доме, или даже просто прошёл рядом с ним. Екатерина уверена – эта рука, эта ладонь протянута не за милостыней и даже не за сочувствием, поддержкой, а – сама, открыто и щедро, предлагает самое бесценное богатство мира сего – любовь и дружество. Рука готова помогать, и, кто знает, уже помогает, живущим – чтобы жили, любя друг друга и весь Божий мир.

После переезда Коли из Переяславки Екатерина стала примечать за собой, что теперь смотрит как-то по-особенному на эту милую девочку, ангелочка, на этих прекрасных молодых людей, братьев по крови и духу, рождённых, несомненно, для счастья и долгой, долгой жизни. Смотрит на них пристально, напряжённо, пытливо, что-то, несомненно, стремясь понять, проникнуть мыслью и сердцем в какую-то покамест неотчётливо различимую суть явления.

Смотрит, вглядывается подолгу и в какой-то момент неожиданно начинает осознавать, что перед ней – только лишь образ Коли. И маленьким, и подросшим, и повзрослевшим, уже парнем, студентом, мужчиной, видится он ей. И в душе нет-нет да вскрикнется, точно бы от внезапной боли:

«Боже, обереги! Боже, не допусти!..»

И услышит, то ли со стороны, то ли из глубин своей памяти – непонятно и неважно, всё тот же вопрос:

«За что?»

И вроде бы уже знает, но и вроде бы ещё не знает ответа, – разобраться цельно и полно пока что трудно, а то и невозможно. Быть может, уже только там настанет какое-нибудь прояснение.

Екатерина помнит, очевидно, как ничто другое значимое для неё, о своём обещании Евдокии Павловне – непременно, во что бы то ни стало извлечёт из земли закопанные наспех в чистом поле «косточки» Платона Андреевича и погребёт их на погосте, по-человечески, с отпеванием, о чём и мечталось супруге его и сыну Павлу. Старушка не сказала, где именно она хотела бы захоронить Платона Андреевича, но Екатерине понятно – нужно подхоронить его в могилку к Евдокии Павловне. Так будет справедливо, так будет правильно. И справедливым и правильным будет не только, уверена Екатерина, для умерших, но и для нас, живущих ныне, а также для тех, кому жить потом, чтобы – помнили и понимали. Помнили, как надо. И понимали, как надо. Но узловое всей жизни – чтобы помнили и понимали мы все, люди, ктó мы есть на земле. А потому Екатерине представляется, что перезахоронение Платона Андреевича может быть более чем материальным перенесением праха этого мученика, мученика из миллионов таких же мучеников, известных или безвестных, но жертв невинных, жертв неимоверного эгоизма, коварства, произвола. Перезахоронит его, верила, – и мир хотя бы на чуточку, но станет лучше, а наша общая жизнь и судьба – чище, светлее, разумнее. По крайней мере здесь – вокруг её дома, в её маленьком библиотечном и семейном мирке. Разве не так? – искоркой вдруг вспыхнет вопрос, однако тут же, слабый и неуверенный, и померкнет.

Екатерина и Леонардо когда-то уже собрались было перезахоронить останки, однако жизнь переворотила судьбы обоих. И как же ей теперь справиться одной, без мужчины, но, главное, без надёжного помощника? Отец Марк хотя и обещался тогда пособить, и сейчас конечно же не откажется, но он уже стар, болен, приволакивает ногу, фронтовые раны беспокоят ветерана-пехотинца, а чтобы выкопать, перенести на кладбище за полтора десятка километров останки, подкопаться и выполнить многое что ещё – нужны немалые усилия и сноровистость. Можно, конечно, нанять кого-нибудь за деньги. Но окажется ли он надёжным человеком? Получить от властей разрешение на перенос останков пока что невозможно никак. Сама расстрельная зона НКВД, Дача лунного короля под Пивоварихой, всё ещё находится под охраной. На Даче, правда, уже давно не расстреливают – иные времена, или, о чём тихонько и нередко с оглядкой говорят друг другу интеллигентные люди, «оттепель», однако вход за колючку и даже перемещение поблизости воспрещены.