Отец и мать - читать онлайн книгу. Автор: Александр Донских cтр.№ 165

Нужно будет действовать предельно осторожно и скрытно, скорее всего, что предлагал Леонардо, – поздно вечером, а то и ночью.

Что ж, время пришло – нужно действовать, – понимает Екатерина.

Полтора года её сердце жило только Колей, этим охмеляющим воздухом и безмерным счастьем материнства. Даже некогда было всплакнуть о своей или чужой доле, задуматься: так, не так живётся-можется? Она открыла – столько всего, когда с тобой маленький ребёнок! Едва приболел – вся трепещешь, чуть блеснул умом и душой – сама загораешься и сияешь новогодней ёлкой, вдруг что-то непотребное выявится в несмышлёныше твоём – бывает, вспылишь. Но следом цепенеешь внутри и казнишься самыми отчаянными казнями: называешь себя ротозейкой несчастной, вороной, считаешь, что сама недоглядела, а потому повинна с головой – и нет тебе оправданий.

Однако теперь Екатерине куда как легче: теперь она, сама так мыслит, бывалее, закалённее. Теперь жизнь её, да и вокруг, стала ровнее, спокойнее, а дали и судьбы, и ближайших лет яснее, открытее, привлекательнее даже. Всё в мире к лучшему, – привычно успокоит она себя. Но и зачем-то спросится порой: разве не так?

Да, время пришло – нужно действовать, освободить душу свою от тяготы. Морозы и снега позади, уже май месяц на разгоне – земля оттаяла, подсохла, а потому копать будет легко.

Кому же, однако, довериться, кого попросить о помощи?

Но сердце её знало, кому довериться, кого попросить. Конечно же ей нужно обратиться к нему, к Афанасию Ветрову.

Однако разум сопротивлялся, не хотел прислушаться к сердцу. Нередко перебирала в памяти слова из последнего разговора с Афанасием, там, на родине, в Переяславке, во дворе родительского дома. Сказал – звонить. Сказал – поможет, чем сможет. Сказал – не чиниться, не стесняться. Он умеет сказать, он молодец! И бумажка из блокнота с номером его телефона сохранилась. На самом доступном и зримом в доме месте лежит – на кухонном столе, но под скатёркой. Бывает, наткнётся на бумажку эту или же просто вспомнит о ней в сутолоке дней. Подержит в сомнениях: оставить, не оставить? Снова положит туда же, точно бы под спуд что-то такое несущественное, неважное. Однако скатёрку над ней зачем-то пригладит, постоит в задумчивости.

И другой вопрос, подкатываясь и откатываясь, точил не один месяц, почти что все полтора года, хотя и полегоньку, но настойчиво: позвонить, не позвонить?

Томилась, переживала, «трусила как девчонка», но однажды стремительно подошла у себя в библиотеке к чёрному и угловатому, схожему с куском угля, телефонному аппарату, зачем-то вобрала в грудь воздуха, выдохнула и – торопливо накрутила на скрипучем, неподатливо-жёстком, точно бы ржавом, диске заветные цифры.

Думала, голос предательски сорвётся и задрожит.

Не сорвался и не задрожал.

Но почувствовала, что щёки загорелись, когда услышала его голос. Что там! – вся голова заполыхала, обморочно закружилась.

«Что со мной? Глупости!»

Сказала Афанасию, что разговор не телефонный – нужно, если он не против, встретиться.

Встретились, – в тот же день, и получаса не минуло.

Афанасий в своём служебном автомобиле, в полюбившейся ему «Эмке», с уже ставшим ему другом шофёром Саней, подъехал к библиотеке. Этот тёртый, продравшийся через всю войну ГАЗ-М1 он не захотел поменять на недавно предложенную ему властями комфортабельную, сверкающую облицовкой автоновинку, отшутившись – «На войне как на войне».

Екатерина, потирая и стискивая пальцы, ждала на крыльце. Скованно и мельком взглянули друг на друга, поздоровались, оба едва двигая пересохшими губами. В его глазах она увидела свет восхищения – «Ты прекрасна!»

«Глупости! Женское тщеславие. Не растеряться бы, как дуре».

Непривычно для себя суетливо, в порывистых движениях, с низко опущенной головой она провела его в скверик напротив библиотеки. Степенно, с напряжёнными прямыми спинами присели на скамейку. Преодолевая великое смущение, досадуя, что, похоже, полыхающе красна, «будто варёный рак», она предельно кратко, но достаточно полно рассказала о судьбе семьи Елистратовых и, без лишних слов, попросила помочь – перезахоронить останки.

Он, не задав ни единого вопроса, решительно поднялся и указал рукой в сторону «Эмки»:

– Катя, погнали в Пивовариху! На месте определимся, что да как.

– Прямо сейчас?!

– А зачем тянуть? – И неожиданно усмехнулся: – Кота за хвост. Пока светло – отыщем место захоронения, осмотрим окрестности, определим, нет, есть ли охрана и какая, может, всего-то старикан с дворняжкой бродит по полигону. Спланируем действия. Как говорит в каком-то кино щеголеватый швейцар, торжественно взмахнув рукой: «Авто подано!» Катя, да улыбнись ты, наконец-то! Такая красивая, молодая женщина, а – унылая, старуха старухой. Не годится этакое дело, землячка! Мы, переяславцы, жизнелюбцы до мозга костей, в какие бы стороны нас не гнули. Правильно?

Екатерина хотела просто, дружелюбно, улыбнуться ответно, но получилось неприятным, что ей показалось, вздрогом губ.

«Отчего я волнуюсь? Неужели юность моя так и будет вести меня на своём поводке по всей жизни!»

Встала, шагнула, но остановилась, нерешительно глянув на «Эмку». Бдительный Афанасий понял:

– Катя, мой водила, Саня, – надёжный парень. Трепаться не будет где попало. Да и вообще из него слово выжать – что из камня влагу. Если уж мне доверилась – и ему доверяй. Мы с ним в нашей «Эмке» – экипаж машины боевой.

– Есть с кем воевать?

– Ещё долго, чую, будет с кем и за что воевать в этом мире. Великий Блок сказал: «И вечный бой, покой нам только снится». А косточки нашего красного командира Платона Андреевича Елистратова честь честью провезём через весь город на боевой машине. «Эмка», к слову, всю войну отбухала. Возле Красных казарм, где он служил, постоим минутку. – Помолчал, поморщился: – Я, Катя, наверное, опять в своём репертуаре: говорю как на партийном собрании – с пафосом и кудряво. Одно слово – артист. Из погорелого театра.

– Афанасий, ты правильно сказал, ни единым словом не сфальшивил. Не казнись понапрасну. Спасибо тебе. Если нас сейчас слышит с небес душа Евдокии Павловны, то… – Волнение осилило, отвернулась. – Поехали, что ли… командир машины боевой, – и пошла широко и быстро к «Эмке».

Пока ехали, Афанасий рассказал об ангарской истории – о «письмах с того света», о кровавом, беспощадном и бессмысленном бунте на промзоне нефтехимического комбината, о замученных и убитых заключённых и военных. Екатерина сокрушённо покачивала головой:

– Что творили, ироды!

– Да-а-а, натерпелся народ, – солидно заключил Афанасий. – Но что ни говори, Катя, а теперь жизнь выправилась. Никита, понятно, баламут ещё тот, но от социализма не отшатнётся. А через каких-то двадцать лет, о чём говорит партия, – уже коммунизм, и на вечные времена не надо будет никаких революций и контрреволюций, политическая борьба и возня станут бесполезными и скукожатся шагреневой кожей. Будем жить-поживать в своё удовольствие, на зависть Америке и всему буржуазному миру…