Отец и мать - читать онлайн книгу. Автор: Александр Донских cтр.№ 162

– Мама, мама! – испугался и захлюпал он.

– Что ты, что ты, сыночек! – в мгновение очувствовалась она. – Не бойся. У мамы всего-то немножко закружилась голова. Давайте-ка пить чай, – засуетилась она у стола и буфета. – Помогайте мне оба.

– Да какие, Катя, могут быть чаи! – неосмотрительно резко отмахнула рукой Маргарита и протёрла кулаками глаза. – Впору, по-мужичьи, водки дербалызнуть и забыться.

Подошла к Екатерине, ладонями охватила её виски:

– Теперь вижу – любишь ты моего брата. Вздрогнуло и сорвалось твоё сердечко, – да? Стоп! Не отвечай: слова теперь не могут дорого стоить. Эх, Лео, Лео! Идеалист несчастный. Русский Ванька он, а не гордый Лео – Лев, царь зверей! А до Леонардо да Винчи ему ни мозгами, ни душой не дотянуться даже на миллиметр. Где блеснуло стёклышко поярче или поманили сытным куском, туда и бежит собачкой наш русский Ванька или какая-нибудь, русская же, Манька. Да с подпрыжкой, хвостом повиливает. Не гордые мы, русские! Не гордые. Жаль ребёнок рядом, а так бы матами крыла и плевалась налево и направо.

На стол Екатерина всё же собрала – Коле пора было поужинать. Да и самой что-то надо было делать, чтобы перебить, спутать мысли и чувства. Но что делать? Просто шевелиться ли, находя рукам какие-нибудь новые заделья, или даже куда-нибудь пойти, что-нибудь говорить, – неясно. А может, говорить так, чтобы являть перед собой и людьми чувства, – вздыхая, закатывая глаза, плача, а то и рыдая. А может, поступить проще – выйти на крыльцо и направить свой взгляд в любимые дали, душой раствориться в них, забыться. Глупости! И какая же путаница в голове! Настолько переворотилась и сотряслась душа, что невозможно понять, что же нужно делать, как поступить, куда пойти. Бессилие, немочь в понимании того, чтó стряслось. Далёкими, дремучими отзвуками подкатывался вопрос: как теперь жить?

Посидели молча, понуро, покручивая пальцами чашки с чаем. Скажет что-нибудь одна – молчание, скажет что-нибудь другая – снова молчание. Но что остаётся делать, что такое не терпящее отлагательства сказать друг другу? Видимо, нужно время, время для мыслей, разговоров внутри себя и с людьми, чтобы постигнуть случившееся как надо, как дóлжно.

Коля, напившись чая с пирогом, скромно и деловито в своём уголку поиграл с ванькой-встанькой, полистал книжку с картинками и, склонив голову набок, задремал сидя. Нелёгким выдался для него день-денёк – незнакомые места, чужая да строгая бабка-нянька, матери всё нет и нет – заждался, измаялся, бедняга. Екатерина легонечко уложила его, пока не раздевая, чтобы не отпугнуть сон.

– Давай, Катя, помолимся. Перед Державной. Вместе. Помнишь, как тогда?

Екатерина затеплила лампадку и свечки. Глазами приглашая опуститься на колени, увидела на лице Маргариты отпечатленно живущий цветастыми бликами иконостас. Маргарита тоже на неё посмотрела:

– У тебя лицо стало точно божница – горит всеми его цветами и узорами.

– И у тебя оно осиялось. Благодатью.

– Глядишь, нежданно-негаданно и святыми станем, – не удержалась от усмешки Маргарита, однако тотчас оправилась, подтянулась, построжела.

Не сговариваясь, друг друга не призывая, начали и продолжили как в одном дыхании:

– О, Державная Владычице Пресвятая Богородице, на объятиях Своих держащая Содержащаго дланию всю вселенную, Царя Небеснаго! Благодарим Тя за неизреченное милосердие Твое…

Слово к слову, голос к голосу, душа к душе, а не как раньше – с противлением и насмешливостью Маргариты, произнесена была молитва, почти что единым человеком.

Что ж, пора уходить. Обе, чтобы не разбудить Колю, на цыпочках по скрипучему полу пробрались в сени, оттуда на крыльцо.

– Чуток полегче стало, – вздохнула Маргарита, снова охватывая живот дугообразно. – А тебе?

– Как Софья Ивановна? – не отозвалась на вопрос Екатерина.

– Тяжко ей. Когда я сказала про Лео – она тоже чуть было в обморок не упала, побледнела. Всякими микстурками и таблетками её напичкала, хотела вызвать неотложку – отказалась. Переночевала у неё. Всю ночь она плакала, причитала, металась. Звала: «Леошка, сынок!» Или к отцу обращалась: «Костик, ты оттуда как-нибудь повлиял бы… помог бы…» Я её урезонивала: мечись, не мечись, мама, а что теперь поделаешь? Жить надо, просто жить. К утру утихла, кажется, вздремнула. Когда я к ней подошла, она лежала с открытыми сухими глазами. Но, померещилось, Катя, не глаза я увидела, а выгоревшие до остатка и остывшие угольки. Она попыталась приподняться, но не смогла. Бессильно откинулась на подушку. Попросила меня пониже к ней склониться. Шепнула в самое моё ухо – наверное, боялась, что нас кто-нибудь мог подслушать: «Доченька, согласись: он нашёл свой путь и свою землю. Дай бог ему». Я с ней не спорила. А тебе, Катя, вот чего шепну – уж прости меня, правдолюбку да правдорубку: оно и к лучшему, что остался Лео там. Ты же сама любишь повторять – всё, мол, к лучшему. Уверена, вы не долго бы прожили вместе, одной семьёй, тем более с ребёнком. Лео всё равно чего-нибудь да вытворил бы. Мог бы и в психушку угодить в качестве неблагонадёжного гражданина. Зарезали бы на защите его диссертацию, а так бы и случилось, – он потом, в расстроенных чувствах, развёл бы какую-нибудь антисоветчину. Одно слово: идеалист! А идеалист тоже самое, что помешанный. Там, где, о чём говорят в наших газетах, человек человеку волк, может быть, остепенится наш дорогой мальчик Лео и начнёт жить мозгами, а не только душой и грёзами. Так вот я думаю, – обижайся, Катя, не обижайся!

Возможно, для убедительности Маргарита отмахнула кулачком и стала, вытягивая шею, искать взглядом глаза Екатерины.

Екатерина не возразила. Но и в глаза гостьи не захотела посмотреть открыто.

У калитки в какой-то отчаянной суетливости и неловкости Маргарита прижалась к Екатерине:

– Не оставляй меня, Катя! Никогда! Хорошо?

– Что ты, Рита!

– Я понимаю: у тебя уже началась другая жизнь. Обязательно появится – у такой-то красавицы и умницы да чтоб не появился! – появится, вот попомни моё слово – появится! – другой мужчина, достойный и здравомыслящий. А Лео через год-два, а то и раньше, выветрится из твоей головы. И, спрашивается, до меня ли тебе будет? Кто я для тебя?

– Мой… наш с Колей дом, Рита, всегда открыт для тебя и Василия. И Софью Ивановну с собой тяните.

– Мне нужна твоя поддержка – твоё слово, твои молитвы, даже твой светлый чёрный взгляд. Так говорил Лео, нахваливая твои глаза. «Ты представляешь, Ритка, – восклицал он, – у неё светлые чёрные глаза! Таких нет во всём мире!» Он же эстет! Если честно, Катя, и без лишних слов: я теперь живу с оглядкой на тебя. Побыла сегодня в твоём доме – и верю на все сто, что рожу благополучно.

На улице Екатерина увидела – Василий, этот огромный и широкий, точно кит, думала о нём Екатерина, но робкий и тихий, точно мышка, мужчина, встрепенулся и выскочил из автомобиля, бережно повёл Маргариту от калитки за локоток. Чуть ли не на руках усаживал её в салон. Легонечко, совершенно бесшумно закрыл дверку. Екатерине несомненно, что Маргарита – королева своего мужа, а эта блистательная «Победа» – её королевского высочества карета. И что-то такое угловатое внезапно и неуклюже вздрогнуло в её сердце. Была уверена, что – нет-нет! – не зависть нежданно явила себя к очевидному и шикарному женскому счастью Маргариты, но какая-то непостижимая тоска повыпиралась в разные стороны углами и рёбрами своими. И даже, наверное, всё же не тоска в своём непосредственном обличье, а – ознобившиеся чувства наступательно и капризно захотели тепла и чуткости со стороны, от другого человека.