Смерть правды - читать онлайн книгу. Автор: Митико Какутани cтр.№ 11

В середине ХХ века погоня за самореализацией ускорялась по экспоненте и внутри истеблишмента, и в контркультуре. Прежде Института Эсален ^[26] и групп, привлекавших хиппи и адептов нью-эйдж, которые стремились к расширению сознания, в 1960–1970-х годах действовали еще две влиятельные фигуры, чьи учения о самореализации оказались более материалистичными и более привлекательными для политиков и ротарианцев из предместий. Норман Винсент Пил, автор бестселлера «Сила позитивного мышления» (1952), прозванный «коммивояжером от Бога» – он проповедовал «евангелие преуспеяния», – вызывал восхищение у отца Трампа, Фреда , и молодой Трамп впитал мудрость великого пастыря насчет самореализации и способности разума творить собственную реальность. «Любой факт, самый неприятный, самый, по видимости, безнадежный, не так важен, как наше отношение к нему», – писал Пил, по сути, продвигая бок о бок с учением об успехе учение об отрицании: «Уверенная и оптимистическая система мышления способна модифицировать или вовсе устранить такой факт» .

Айн Рэнд, тоже любимица Трампа (на протяжении ряда лет «Исток» оставался среди небольшого числа романов, которые он охотно упоминал ), снискала благосклонность нескольких поколений политиков (Пола Райана, Рэнда Пола, Кларенса Томаса и т. д.) изображением мира как системы трансакций, отождествлением успеха и добродетели и горделивым приятием капитализма безо всяких ограничений. Основные постулаты Айн Рэнд: эгоизм как моральный императив; «высшая моральная цель человека» – «погоня за собственным счастьем» и т. д. – вполне соответствуют видению Трампа: игра с нулевой суммой и безудержный нарциссизм.

Пока западный мир переживал культурные кульбиты 1960-х и 1970-х годов и их последствия, художники искали средства для выражения распадающейся на фрагменты реальности. Некоторые писатели – Джон Барт, Дональд Бартельми, Уильям Гасс – создали самоосознающую литературу постмодернизма, где язык и форма превалируют над традиционным сюжетом. Другие предпочли минималистский подход и начали создавать дистиллированную прозу с ограниченным сюжетом – образцом такой свирепой краткости был Рэймонд Карвер. И по мере того как в академических кругах погоня за общей истиной становилась все менее «модной», а повседневная жизнь все более отдалялась от теории, многие авторы предпочли сосредоточиться на самых малых, самых личных истинах: они стали писать о самих себе.

Американская реальность настолько усложнилась, утверждал Филип Рот в эссе 1961 (!) года, что «ошеломляет скудное человеческое воображение» . Это, по его словам, привело к тому, что «авторы художественной литературы добровольно отказываются от крупных социальных и политических явлений нашего времени» – и убежище они находили, как в случае самого Рота, в более знакомом мире своего «я».

В провокационном эссе 1989 года Том Вулф сокрушался по поводу таких тенденций, оплакивая то, что он воспринимал как упадок старого доброго реализма в американской прозе, и побуждал романистов «устремиться в дикую, причудливую, непредсказуемую, раскабаневшую, барочную нашу страну и вернуть ее в царство литературы» . Он и сам попытался это сделать в таких романах, как «Костры амбиций» и «Мужчина в полный рост», применив свой опыт репортера для того, чтобы с бальзаковской дотошностью описать целый спектр субкультур. Но хотя Вулф стал влиятельным провозвестником «Новой журналистики» (которая в 1970-е годы вывела на первый план репортера с его мнением и «голосом»), в литературном мире его новый манифест мало кого убедил. Столь разные авторы, как Луиза Эрдрич, Дэвид Митчелл, Дон ДеЛилло, Джулиан Барнс, Чак Паланик, Гиллиан Флин и Лорен Грофф, продолжат играть с теми приемами (множественные точки зрения, ненадежный рассказчик, переплетающиеся сюжеты), которые были изобретены за несколько десятилетий до них великими новаторами – Фолкнером, Томасом Вулфом, Фордом Мэдоксом Фордом и Набоковым, но уже с целью уловить новую реальность, словно из «Ворот Расёмон», где царит субъективность и, как постыдно оговорился экс-президент Билл Клинтон, истина «зависит от того значения, которое придается глаголу «быть» .

Самой комфортной территорией для большинства авторов остается «сам факт бытия своего я», как определяет Рот : представление о «я» как о неприкасаемом, мощном, решительном, о «я» как о единственной реальности в ирреальной среде. И это приведет к небывалому расцвету мемуаристики на рубеже тысячелетий, в том числе появятся такие шедевры, как «Клуб лжецов» Мэри Карр и «Душераздирающее творение ошеломляющего гения» Дэйва Эггерса – книги, чьи авторы сразу стали яркими представителями своего поколения.

Бум мемуаристики и нарастающая в новом тысячелетии популярность блогов достигнут кульминации в шеститомном автобиографическом романе Карла Уве Кнаусгора, заполненном подробнейшими описаниями повседневной жизни автора. Появилось и множество самодовольных или замешанных на жалости к себе произведений, которым лучше было бы оставаться в личном дневнике или на странице в соцсети. Процесс доведения до абсурда этой эстетики собственного пупа увенчался бестселлером Джеймса Фрея «Миллион осколков»: это якобы подлинные мемуары, но, как сообщил в январе 2006 года сайт Smoking Gun, на самом деле книга содержала «полностью изобретенные или чрезвычайно преувеличенные детали вымышленного криминального прошлого, тюремных сроков и жизни беглого преступника, разыскиваемого в трех штатах» . Фрей, который прибег к подобного рода драматизации, чтобы представить себя более опасным изгоем, чем был на самом деле (по-видимому, с тем чтобы и последующее «исправление» произвело большее впечатление как архетипический сюжет о «возрождении»), впоследствии признал, что «по большей части» сообщение сайта Smoking Gun «достаточно верно» . Некоторые читатели, обиженные тем, что им подсунули подделку, называли книгу Фрея мошенничеством и видели в ней надругательство над теми самыми ценностями – честностью, искренностью, подлинностью, – которых ожидают от мемуаров, но другие читатели запросто отмахнулись от разграничения между фактом и вымыслом, и их реакция симптоматична: она свидетельствует о том, что людям теперь стало вполне комфортно жить с размытыми представлениями об истине.

Личные свидетельства приобрели популярность и в университетских кампусах. Объективная истина вышла из фавора, эмпирические доказательства, собираемые в традиционном исследовании, стали восприниматься с подозрением. Ученые начали предпосылать научным работам предисловия с пояснением собственного «позиционирования» – указанием расы, религии, гендера, бэкграунда, личного опыта, который мог повлиять на их подход, лечь в его основу или исказить его. Некоторые проповедники новой «критики от первого лица» («moi criticism») принялись за полномасштабные академические автобиографии: Адам Бегли отмечает этот феномен в «Лингва франка» (1994), оговариваясь, что тренд в сторону автобиографий прослеживается в прошлое до 1960-х годов, до первых групп по воспитанию феминистического сознания, и что он часто «идет рука об руку с мультикультурализмом: евангелие об опыте меньшинства подается от первого лица единственного числа. То же самое происходит с исследованиями гомосексуализма и квир-теориями» .