Я защищал Ленинград - читать онлайн книгу. Автор: Артем Драбкин cтр.№ 8

Интервью и лит. обработка А. Чупрова

Путяева Анна Гавриловна

22 июня мы собирались сделать вечер, посвящённый окончанию техникума. Утром пошли закупать продукты, там всё, чтобы нам встретиться. Я жила в общежитии и прибежала на Мальцевский рынок, ныне Некрасовский. Иду с сумкой, смотрю и думаю, что же это такое? Возле репродуктора народу, народу. И я туда побежала. Слышу, объявили войну. Так что и вечер наш боком. Приглашённые ребята из училища связи побежали в училище, на этом всё кончилось.

Я пошла работать палатной сестрой в туберкулёзную больницу там же, где училась и жила в общежитии. Помню, пришла первый раз на дежурство и думаю, как же я буду делать уколы? Ведь раньше не делала. Во время обучения мы их делали в подушку. Но ничего, первый раз только боялась, а потом пошло как по маслу. Как будто всю жизнь это делала. Получалось хорошо и легко. Я работала на хирургическом отделении, но раненых у нас не было. Это была гражданская туберкулёзная больница.

Вечерами, во время воздушных налётов, мы дежурили на чердаках. Гасили зажигательные бомбы. Помню, первая тяжёлая бомба упала на Греческий проспект. Там, где Мальцевский рынок. Как раз самолёт летел через наш институт. У нас там всё тряслось, колыхалось. На чердак к нам летели «зажигалки», но у нас там был песок, и мы их гасили. В тот раз за то, что мы погасили много «зажигалок», нам, как премию, дали по килограмму свинины. Это было, кажется, ещё до начала блокады.

Потом я перешла из этой больницы в госпиталь на Суворовском проспекте, д. 65. Там тоже работала на туберкулёзном отделении, оно стояло отдельно во дворе. Но и оттуда я ушла, когда начался голод. Чувствовала себя ослабевшей и боялась заразиться. Поступила работать в поликлинику № 5 на 2-й Советской улице. Медсёстры получали самый маленький хлебный паёк служащих - 125 грамм. Но всё равно работали. Ходили на дом делать уколы, а когда стало не хватать врачей, то ходили на вызовы. Но часто врачу там делать было уже нечего. Приходишь, двери нараспашку. В комнатах лежат вповалку. Все мёртвые. Оставалось только сообщить. Приезжала машина и забирала их.

От поликлиники мы работали на молочном заводе № 2, который находится на Полтавской улице. Мы там делали проверки, проводили обследования. Санитарные условия, как, что и чего. Когда туда приходишь, дают кусочек сыра. Не настоящего, а какая-то «дуранда» (остатки семян масличных культур после отжима), что ли. В общем, какая-то «чума». От этого завода нам давали соевое молоко, но даже в блокаду я пить его не могла. Меня тошнило. Несмотря на голод, не могла никакую «дуранду», ничего такого не могла есть.

Своей комнаты у меня не было, и я жила у знакомых. Кажется, в декабре 1943 года прихожу с работы, а у дверей стоит военный. Оказывается, меня забирают в армию. Он буквально дал мне время только переодеться, и меня отправили.

Располагались мы в какой-то школе на улице Салтыкова-Щедрина. Сперва нам велели привести себя в порядок, то есть сделать короткую стрижку. Потом одели по форме, выдали шинели и всё, что положено. Женское бельё не полагалось. Носили своё, какое взяли из дома. Потом уже летом мне дали командировку в Ленинград, где я заказала у сапожника себе сапожки. Девушкам разрешался небольшой каблучок, сантиметра четыре. Мы носили юбку, такой как бы сюртучок и беретик.

Спустя несколько дней меня привезли на аэродром и на самолёте через Финский залив - на Ораниенбаумский плацдарм в Большую Ижору.

На самолёте я летела в первый раз. При этом наш «У-2» обстреливали. И он то ко льду, то к небу. То вниз, то вверх. Такой ужас. Я думала, что живая не долечу. Когда прибыли, то выяснилось, что с некоторыми там кое-что произошло. Самолёт мог взять только трёх человек. Один сидит за спиной лётчика, и двое лежат в крыльях. Представляете их ощущения?

Таким образом, я попала в 924-й эвакогоспиталь. Начальником его был Хохлов Дмитрий Константинович. Госпиталь всё время принадлежал Второй ударной армии. Куда шла армия, туда и госпиталь. Раненые к нам поступали из медсанбатов. Обработанные. Уже с повязками и в гипсах.

Сколько человек работало в госпитале, я уже не помню, да и не знала, никогда не задумывалась. Помню, было четверо хирургов, был зубной врач, ещё женщина - инструктор по физкультуре... Размещались в палатках. Помню, всегда была отдельная палатка для обожжённых. Была и для безнадёжных, в которой они находились до скончания своих дней.

Работы было по уши. Раненых полно. Эвакуация только самолётами. А сколько можно отправить на «У-2», три человека. Так что эвакуация только тяжелобольных. Мы там работали до тех пор, пока не упадёшь. А там всё время: «сестра, утку, и попить, и закурить». И так до тех пор, пока сил у тебя уже нет, и только потом заменяют.

Когда началась операция по снятию блокады и наш фронт пошёл на запад, мы тоже снялись и пошли. Вначале в Красное Село, потом в Ропшу. Из Ропши в Кингисепп.

Интервью и лит. обработка А. Чупрова

22 июня мы с подругой были на даче у её тётки. Отдыхали, а потом смотрим, чего-то залетали самолёты. Думаем: «Господи, чего это они сегодня разлетались?» Вдруг прибегает соседка и говорит: «Девчонки, война началась». Мы говорим: «Какая война? Да не может быть». Она говорит: «Да, война объявлена нам. Собирайтесь, отправляйтесь в город». Мы приехали в город, кругом народ собрался у репродукторов. Молотов произносил речь. Мы, конечно, рты разинули. Всё это было и страшно, и интересно. В понедельник мы пошли в училище, где нам и сказали, что мы на каникулы не распускаемся, а продолжаем учёбу.

Мы, конечно, были немного напуганы, но ещё не могли понять, что это такое, ну что там, нам было всего по шестнадцать лет. Потом вы должны понять, что в то время шестнадцатилетний был ещё ребёнком. Сейчас шестнадцатилетний - уже взрослый человек, а мы рассуждали ещё как дети. Вначале для нас всё это было как игра. Начались налёты. Мы стали носиться на крышу, гасить эти зажигалки. Когда загорелись Бадаевские склады, мы забрались на крышу и смотрели на это зарево. Помню, что они очень долго горели, очень долго. Наш район тоже бомбили. Здесь же, вдоль набережной Невы, стояли сплошные заводы. Первой бомбили фабрику «Возрождение», потом завод шампанских вин, потом завод Сталина, «Красный Выборжец», Свердлова. Но все они продолжали работать. Я сама видела, как на завод Сталина заходили искалеченные танки, а выходили починенные уже вместе с экипажами. Всё это нам было интересно и страшно.

В октябре я стала работать сутками. Бомбёжки продолжались. Бывало, идёшь на работу, дом стоит. Через сутки возвращаешься, дома нет - одна зияющая дыра. Наш район часто подвергался артиллерийским обстрелам, особенно Финляндский вокзал, откуда велась эвакуация жителей к Ладожскому озеру. Тревог было больше, чем отбоев. Не успеют сыграть отбой, как снова тревога. Но я тихонечко, как-то по подворотням, но всё же добиралась до работы. Правда, наш заведующий отделением, Николай Григорьевич Сосняков, меня всегда ругал. Но мы уже как-то привыкали к обстрелам. Когда эта «Берта» начинает стрелять, идёшь, слышишь, ага, свистит над головой. Ну, слава богу, значит, пролетит дальше, можно идти.