– Ты знаешь, что я прав. Ты рожден для этого, Роуэн. Не отказывайся от своего дара.
Викарий, приходя в сознание, начал стонать. Годдард схватил его и подтащил ближе, бросив под ноги себе и Роуэну.
– Вот он! – крикнул жнец. – Убей его! Не сопротивляйся своей судьбе. Убей! И пусть это принесет тебе радость!
Глядя в затуманенные беспамятством глаза викария, Роуэн все сильнее сжимал рукоять меча. Внутреннее напряжение разрывало его на части.
– Вы чудовище! – воскликнул он. – Самое ужасное из чудовищ, потому что вы не только убиваете, но и превращаете в убийц других людей!
– Смотри на вещи шире, Роуэн. Хищник для жертвы всегда является чудовищем. Для газели лев – демон. Для мыши орел – воплощение зла.
Он сделал шаг вперед, по-прежнему удерживая викария.
– Кем же ты предпочитаешь быть, Роуэн? Орлом или мышью? Ты хочешь летать или ползать? На сегодня это твой единственный выбор.
В голове Роуэна все плыло, а мысли путались от запаха крови, который смешивался с запахом дыма, вливавшегося внутрь часовни через прорехи окон. Викарий ничем не отличался от тех незнакомцев, на которых он день за днем практиковался в искусстве убивать, и на мгновение Роуэну показалось, что он, как обычно, находится на зеленом газоне и тренируется, тренируется… Он обнажил меч и двинулся вперед, чувствуя неодолимый голод, переживая это мгновение как единственное и неповторимое – именно так, как говорил Годдард. И голод давал ему свободу – свободу, чувство, неописуемое словами. Многие месяцы Роуэн готовился к этому, и теперь он понял, почему Годдард требовал, чтобы последнюю жертву он оставлял жить, воздерживаясь от завершения на расстоянии одного удара.
Так Годдард готовил его к тому, что должно произойти сегодня, сейчас.
Именно сегодня он достигнет этого завершения, и потом, в череде наступающих дней, отправляясь на «жатву», уже не станет останавливаться и будет убивать, убивать, убивать – до последней пули и последнего взмаха мечом.
Не успев обдумать то, что пронеслось в его голове, еще до того, как сознание приказало ему остановиться, Роуэн рванулся вперед, выбросив лезвие меча по направлению к телу викария, обретя, наконец, это чувство тотального завершения.
Старик охнул и дернулся в сторону, лезвие меча пролетело мимо него и настигло настоящую мишень: по самую рукоять Роуэн погрузил свой меч в тело жнеца Годдарда.
Их лица почти соприкоснулись. Глядя в широко раскрытые, безумные глаза своего наставника, Роуэн сказал:
– Я есть то, во что ты превратил меня. И ты прав: мне это нравится, нравится больше, чем что-либо в этой жизни.
Свободной рукой Роуэн дотянулся до кольца Годдарда и сорвал его с пальца своего бывшего наставника.
– Ты недостоин носить кольцо жнеца.
Годдард открыл рот, чтобы что-то сказать – возможно, красноречивый, риторически выверенный предсмертный монолог, – но Роуэн, за эти месяцы изрядно наевшийся болтовни наставника, сделал шаг назад, вытянул меч из живота жнеца и, взмахнув, одним изящным ударом отделил от тела его голову, которая плюхнулась в лохань с грязной водой – словно посудина была установлена там именно для этой цели.
Тело Годдарда рухнуло на полчасовни, и в воспоследовавшей тишине Роуэн услышал сзади себя:
– Какого черта ты наделал?
Роуэн повернулся и увидел Хомского и Рэнд, стоящих в дверях часовни.
– Когда его восстановят, он разрежет тебя на тысячи мелких кусочков!
И Роуэн дал волю своим навыкам. Я есть оружие! – сказал он себе. Смертоносное, неумолимое, точное оружие. Хомский и Рэнд защищались, но, хотя делали они это умело, с Роуэном им было не сравниться. Меч Роуэна нанес жнецу Рэнд глубокую рану, но она выбила лезвие из его руки умелым ударом, на что Роуэн ответил еще более мощным ударом, сломав ей позвоночник. Хомский обжег Роуэну руку пламенем своего огнемета, но Роуэн, нырнув под струю огня, волчком прокатился по полу и, вскочив на ноги, вырвал огнемет из рук противника, а затем, схватив лежавший на алтаре молоток камертона, обрушил его на голову Хомского, словно молот Тора, и мерно и сильно бил, словно выбивал часы, пока викарий не остановил его, взяв за руку, и не сказал:
– Довольно, сын мой. Он мертв.
Роуэн бросил молоток и только теперь позволил себе отдышаться.
– Идем со мной, сын мой, – сказал викарий. – Среди нас есть место для тебя. Мы можем скрыть тебя от жнецов.
Роуэн посмотрел на протянутые к нему руки старика, но из глубины памяти до него донеслись сказанные Годдардом слова: «Орел или мышь?» Нет, он не станет ползать и прятаться. Еще многое предстоит сделать.
– Уходите отсюда, – сказал он старику. – Найдите выживших и уходите, только быстро.
Мгновение старик смотрел в глаза Роуэна, потом повернулся и вышел из часовни. Как только он ушел, Роуэн поднял огнемет и принялся за дело.
На улице уже стояли пожарные машины, полицейские удерживали толпу. Весь монастырь был охвачен пламенем, но, когда пожарные двинулись вперед, их остановил молодой человек, вышедший из главных ворот.
– Работают жнецы. Не вмешиваться! – приказал он.
Подошедший к юноше капитан пожарных слышал о пожарах, связанных с действиями жнецов, но ничего подобного в его смену не случалось. Что-то во всем происходящем было не так. На юноше красовалась мантия жнеца – ярко-голубая, украшенная бриллиантами, – но она не подходила ему по размеру. Видя, как пламя с бешеной скоростью пожирает остатки монастыря, капитан запросил ориентировку. Нет, юноша, кем бы он ни был, не являлся жнецом, а потому не имел права мешать пожарным. Капитан вышел вперед.
– Прочь с дороги, – сказал он юноше пренебрежительно. – Отойди и не мешай нам работать.
Капитан даже не заметил, как оказался на земле – с такой скоростью ему был нанесен удар. Он приземлился на спину и увидел над собой лицо юноши, который больно прижал его грудь коленом, а железными пальцами сдавил горло так, что стало невозможно дышать. Капитану привиделось – это не юноша, а крупный, мощный мужчина. И больше, и старше, чем казался поначалу.
– Я СКАЗАЛ: РАБОТАЮТ ЖНЕЦЫ. ВЫ НЕ ИМЕЕТЕ ПРАВА ВМЕШИВАТЬСЯ, В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ Я УНИЧТОЖУ ВАС. ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС!
Капитан понял, что допустил страшную оплошность. Никто, кроме жнеца, не мог так распоряжаться и так полно контролировать ситуацию.
– Да, Ваша честь! – выдохнул капитан. – Простите, Ваша честь!
Жнец позволил капитану подняться. Пожарные, видевшие, как жнец обращался с их старшим, отошли, не решаясь задавать вопросы.
– Можете защищать от возгорания соседние здания, – сказал молодой жнец, – но монастырь должен сгореть до основания.
– Понимаю, Ваша честь.
Жнец поднял кольцо и капитан поцеловал его с такой силой, что у него треснул зуб.