– Сегодня мы отправляем очень важную для общества службу, – сказал Годдард оживленно. – Разгребем кое-какой мусор.
Но он не объяснил, что имел в виду. И именно поэтому Роуэн почувствовал, как сердце у него опустилось на самое дно желудка – и не от быстрого подъема.
Они приземлились в городском парке, в самом центре пустого футбольного поля, слегка припорошенного снегом. На краю парка располагалась игровая площадка, где несколько малышей, которых не напугала холодная погода, лазали по горке, качались на качелях и копались в песке. Как только их родители увидели вертолет и выходящих из него жнецов, они похватали своих чад и бросились прочь, несмотря на протесты подрастающего поколения.
– Наша цель – в нескольких кварталах отсюда, – сказал своим спутникам Годдард. – Не хотел приземляться слишком близко; важен эффект неожиданности.
Затем он по-отечески обнял Роуэна за плечи.
– Сегодня у Роуэна инаугурация, – сказал он. – Первая «жатва».
Роуэн едва не отшатнулся от Годдарда.
– Я? Но я не имею права! Я только ученик.
– С моего согласия и по моему поручению, мой мальчик! Точно так же, как в тот раз ты наделял людей иммунитетом, сегодня примешь участие в «жатве». Жертвы я запишу на свой счет. Считай это подарком. Благодарить меня не стоит.
– Но это… это не разрешено!
Смутить Годдарда было невозможно:
– Кто-нибудь желает оспорить? А? Я ничего не слышу! Вот видишь – тишина, жалоб нет.
– Не переживай, – сказал Роуэну Вольта. – Для этого ты и готовился. Ты все провернешь с блеском.
Именно это и волновало Роуэна. Он не хотел «блеска». Он хотел сострадать и сопереживать людям. Более того, он хотел провалить это испытание, потому что знал – только провал и удержит его в рамках человечности. Роуэн чувствовал: его мозг готов взорваться. Как хорошо было бы, если бы это случилось! Тогда ему не пришлось бы участвовать в «жатве». Если мне придется делать это, мной, как и жнецом Фарадеем, будет руководить милосердие, сказал он себе. Никакой радости! НИКАКОГО удовольствия!
Они завернули за угол, и Роуэн увидел их цель: скопление окруженных стеной глинобитных строений, совершенно нелепых и неуместных в холодной Мидмерике. Металлический символ на макушке самого высокого шпиля – вилка о двух остриях.
Монастырь тоновиков.
– Там, внутри, около сотни тоновиков, – сказал Годдард. – Наша задача – лишить их жизни. Всех!
Жнец Рэнд усмехнулась. Жнец Хомский проверил кнопки своего оружия. И только жнец Вольта задал вопрос:
– Всех до одного?
Годдард пожал плечами, словно вопрос не имел никакого смысла. Как не было, по его мнению, смысла и в жизни людей, которых он собирался уничтожить.
– Тотальное уничтожение – наш брэнд, – сказал он. – У нас не всегда получается, но мы стремимся к этому.
– Но это… это нарушение второй заповеди. Мы не можем руководствоваться предвзятым отношением.
– Прекрати, Алессандро! – сказал Годдард покровительственным тоном. – Какая предвзятость? Против кого? Тоновики не являются зарегистрированной культурной группой.
– Разве их культ нельзя считать религией?
– Ты что, смеешься? – ухмыльнулась жнец Рэнд. – Это издевательство над религией.
– Совершенно верно, – кивнул головой Годдард. – Они издеваются над верой людей Эпохи Смертных. Религия – всеми почитаемая часть нашей истории, а они превратили ее в фарс.
– Руби их всех! – отрезал Хомский, приводя в боеготовность свое оружие.
Годдард и Рэнд обнажили мечи. Вольта быстро взглянул на Роуэна и тихо сказал:
– Единственный плюс этой «жатвы» то, что все быстро кончается.
Затем выхватил свой меч и последовал за остальными через арку ворот, которые тоновики всегда оставляли открытыми в надежде, что к ним забредет очередная потерянная душа, ищущая утешения в гармонии. Знали бы они, что на них надвигается!
Слухи, что небольшой отряд жнецов вошел к тоновикам в монастырь, быстро распространились по близлежащим улицам. Как это обычно бывает (такова человеческая природа!), сплетня увеличила количество жнецов до дюжины, и сразу же толпа, более возбужденная чем испуганная, принялась собираться напротив монастыря в надежде, не удастся ли ей увидеть и самих жнецов, и то море крови, которое они оставят после себя. Но все, что собравшиеся увидели, была спина молодого человека, ученика, стоявшего в открытых воротах монастыря.
Роуэну велели оставаться у ворот с обнаженным мечом и уничтожать всех, кто попытался бы сбежать. Его же план состоял в том, чтобы позволить сбежать всем, кто мог. Но когда спасающиеся от смерти тоновики видели его, его меч, его повязку ученика, они бежали назад, в стены монастыря, где и становились жертвами жнецов. Постояв так минут пять, Роуэн бросил свой пост и затерялся в лабиринте монастырских строений. Только тогда люди стали выбегать из ворот и спасаться.
Вынести крики отчаяния было почти невозможно. Зная, что ему все равно придется лишить кого-нибудь жизни до того, как все будет закончено, сегодня Роуэн не мог уйти в себя и там спрятаться. Весь монастырь представлял собой нагромождение домов, внутренних двориков и извилистых проходов, и Роуэн потерял представление о том, где он находится. Слева горел большой дом, прямо перед ним проход был завален мертвыми телами – здесь прошел кто-то из жнецов. За рядом оголенного зимой кустарника спряталась какая-то женщина, прижимающая к груди ребенка – тот норовил закричать, а она отчаянно пыталась заставить его замолчать. Увидев Роуэна, она прижала ребенка к груди и всхлипнула.
– Я не причиню вам вреда, – сказал ей Роуэн. – У ворот никого нет. Если поспешите, вам удастся спастись. Бегите!
Второй раз женщину просить не пришлось. Она снялась с места и бросилась прочь. Хорошо бы ей не встретить по пути жнеца!
Роуэн зашел за угол и увидел человека, который рыдал, прижавшись к колонне. Но это был не тоновик. Перед Роуэном стоял жнец Вольта. Меч его лежал на земле. Желтая мантия была залита кровью, кровь была и на руках. Увидев Роуэна, Вольта отвернулся, а рыдания стали громче. В руке он сжимал нечто, но это было не оружие.
– Все кончено, – сказал Вольта почти шепотом. – Все кончено.
Судя по звукам, доносящимся со всех сторон, о конце говорить было рано.
– Что случилось, Алессандро? – спросил Роуэн.
Вольта взглянул в глаза Роуэна – в них Роуэн прочитал отчаяние человека, проклятого на вечные муки.
– Я думал… я думал, это офис, – проговорил он, – или кладовая. Не больше двух человек. Я собирался забрать их жизни, без всякой боли, и уйти. Так я и думал. Но это был не офис. И не кладовая. Это была учебная комната.
Он вновь разрыдался.
– И там сидело с десяток детей. Они сбились в кучу. Пытались спрятаться от меня. Среди них был один мальчик. Он вышел вперед. Учитель хотел его остановить, но он вышел вперед. Он не испугался. И поднял этот свой дурацкий камертон. Так, как будто собирался прогнать меня. «Ты не причинишь нам зла!», – сказал он. Потом ударил камертоном о край стола, чтобы тот зазвучал, поднял его к моему лицу и опять сказал: «Клянусь этим звуком, ты не причинишь нам зла!» Он верил в этот звук, Роуэн. Верил в его силу. Он думал, что звук защитит их.