Эверест - читать онлайн книгу. Автор: Тим Скоренко cтр.№ 34

Восхождение Матильды не несло в себе никакого сакрального смысла – она просто хотела подняться на гору и гордо рассказывать об этом друзьям, возможно, поучаствовать в каком-нибудь ток-шоу, улыбаться камере, демонстрируя ровные белые зубы и давая матери повод для гордости. Она хотела лично воткнуть в снег на вершине французский флаг, и Жан, руководитель экспедиции, был согласен, что, если это сделает именно она, единственная женщина в группе, простым французам это понравится гораздо больше, чем если флаг понесет мужчина. Другое дело, что изначальный состав экспедиции подразумевал как минимум три попытки восхождения разными составами – теперь же, когда французов осталось только трое, у Жана, так или иначе, не было выбора. На вершину нужно было идти всей группой. Решение идти с Келли стало шоком не только для Жана и Седрика, но и для самой Матильды – для нее вершина была основной целью, и весь поход затевался исключительно ради верхней точки горы, а странные, смутные цели англичанина изначально казались девушке каким-то бредом. Тем не менее у этого внезапного решения был достаточно крепкий фундамент, который длительное время находился где-то далеко внизу, на самом дне подсознания, а теперь, когда появился определенный стимул, поднялся на поверхность и направил Матильду туда, куда ей действительно хотелось идти, пусть сама она этого даже не сознавала. Восхождение на вершину стало бы для нее лишь возможностью потешить самолюбие и тщеславие, не вынеся никакого урока, в случае же успеха экспедиции Келли Матильда получала шанс не просто вписать свое имя в историю, но и понять мотивацию других, незнакомых и далеких людей, которые девяносто лет назад шли на гору не для пустого развлечения, не для того, чтобы стать одними из тех, кто там был, а по причинам, совершенно неопределимым в контексте обычной истории, не касающейся скрытого «я» Джорджа Мэллори и такого же эго Эндрю Ирвина. Вся их философия, все их мышление скрывалось в одной-единственной фразе, произнесенной некогда Мэллори в Нью-Йорке, и Матильда, услышав эту фразу от Келли, задумалась, зачем гора нужна ей. Ответ «потому что она существует» не подходил: слишком он был прост и одновременно чересчур гениален; Матильда назубок знала свои цели, а теперь, услышав эту фразу, поняла, насколько они были мелкими и не стоящими внимания. Она дорого бы отдала, чтобы так же ответить какому-нибудь парижскому корреспонденту, при этом нисколько не покривив душой, – но не могла, потому что она была не Джордж Мэллори; вот это последнее и давило на Матильду, не позволяло ей просто подняться наверх, воткнуть в снег французский флаг и помахать рукой фотокамере Жана. Она хотела понять; причина «потому что она существует» была высшей, самой чистой и удивительной из всех возможных, и она пошла за Джоном Келли, потому что понимала: эта и есть та самая причина, по которой он идет на поиски тела Джорджа Мэллори.

Так они сошлись – он и она, такие разные, такие необычные и при этом безумные примерно в равной степени, и Джон чувствовал: то, что ему ни за что не удалось бы в одиночку, пусть даже с группой шерпов, теперь, без всяких сомнений, получится. Он шел впереди и слушал скрип снега за спиной – пусть даже это был скрип от трех пар ботинок, он каким-то невиданным образом выделял из снежной какофонии шаги Матильды. Он думал о том, не может ли его чувство к ней быть любовью, но тут же отметал эту мысль, поскольку вместе с ней возвращалось и тупое ощущение иглы, оставшееся от Эллен. Матильда представлялась Джону кем-то вроде младшего брата, которого нужно тщательно опекать, но который в случае чего обязательно подставит плечо и поможет, поддержит, спасет – даже если сам при этом будет едва держаться на ногах. Размышляя об этом, Келли имел в виду скорее не физическую помощь (тут значительно больше толку будет от шерпов), а невидимую духовную руку, которую Матильда уже протянула ему, а он не побоялся ее принять.

Самым сложным для Джона стал отрезок между лагерями IV и V – практически отвесный, отбирающий силы, высасывающий из организма все соки; участок, на котором более всего хочется развернуться, бросить все и спуститься в базовый лагерь, упаковаться в спальник и заснуть. Но спать было нельзя, нужно было держаться за скалу, вцепляться в веревку, смотреть на спину впереди идущего и поддерживать темп; до вершины оставалось еще очень много, и не годилось сдаваться вот так, не дойдя даже до относительно детской высоты, тем более когда до того было выказано столько надежд, столько гордых и красивых мыслей, и, кроме того, когда была цель, остановиться на пути к которой значило – обмануть и подвести самого себя. Джону было плевать, как ощущали себя остальные участники экспедиции, он сжимал зубы и шел вперед, немного утешаясь тем, что ему будет значительно проще, чем прочим, которым от штурмового лагеря еще ползти на вершину, а ему – просто направо, по боковине, по наклонной, к телу, местоположение которого определено достаточно точно.

Он твердо настроился на победу, на путь с двумя шерпами – с третьим он уже договорился о том, что тот пойдет с французами, – и всю ночь в лагере V провел в предвкушении того, как найдет Мэллори, то есть Ирвина, и они втроем разгребут захоронение, сдвинут тяжелые камни, уложенные экспедицией 1999 года, а потом нарушат наконец этот чертов покой, плевать на моральные принципы и христианские обычаи, он все равно давным-давно уже мертв, и можно ковыряться в его мумии, можно выдрать его из ледяного плена и достать эту чертову фотокамеру. При этом иногда на Келли обрушивались – именно обрушивались каким-то гранитным тысячетонным грузом – сомнения в собственной правоте; он ведь искусственно убедил себя в том, что это Ирвин, он просто предположил, что они поменялись личностями, поменялись экипировкой, и даже письма Ирвин положил там, где должно, а Мэллори забрал только одно, только самое важное – фотографию Рут, которую должен был оставить на вершине, причину же этого обмена Келли мог объяснить, исходя из метафизических, абстрактных доказательств, содержание которых высмеял бы любой разумный человек. Никто и никогда не писал о том, что Мэллори и Ирвин были любовниками, никто не заподозрил бы их в этом – в первую очередь из-за Ирвина, ловеласа и сорвиголовы, но Келли однажды, лежа в пьяном бреду, в те недели после смерти Эллен, когда он уже вышел из больницы, но еще не обрел новую цель, увидел сон, и в этом сне были Ирвин и Мэллори, целующие друг друга в шаткой каюте морского лайнера. Именно тогда Келли задался самым важным вопросом: почему Мэллори выбрал именно Ирвина, самого неопытного, самого молодого из группы, себе в напарники, ведь это был исключительно его выбор – слово Мэллори было законом для любого альпиниста, он мог позволить себе все, что угодно, даже намеренно пойти на смерть, продираясь через боль и усталость, – другое дело, что он бы такого себе, конечно, не позволил.

На последней фотографии Мэллори и Ирвина, сделанной Ноэлем Оделлом 6 июня 1924 года, они очень похожи – не разберешь, кто справа, а кто – слева. Ирвин стоит спиной, он узнаваем по дурацкой панамке – у Мэллори такой не было, а Мэллори – лицом, которого все равно не видно из-за кислородной маски, его можно опознать по характерному узкому пиджаку с торчащими фалдами – но насколько надежно такое опознание, насколько можно доверять шапке и пиджаку в плане идентификации личности? Нельзя – и уверенность Келли базировалась еще на одном доказательстве, которым обладал только он, и которое, сложившись со сном и фактом отсутствия фотографии, стало основополагающим в безумно выглядящей теории англичанина. У Келли, как у любого фанатика, было некоторое количество личных вещей Мэллори – в основном автографов, поскольку писем Джордж писал огромное количество, и они регулярно всплывают на различных аукционах и в частных коллекциях; письмо, о котором идет речь, Джордж Мэллори написал Стелле Кобден-Сандерсон в начале марта 1924 года, а у Келли оно появилось в начале 2009-го – он купил его у пожилой леди, чья мать дружила со Стеллой в начале века. Письмо никогда не выставлялось на аукционы (хотя стоило немало) – и потому Келли, по сути, оказался единственным его владельцем, важность же письма заключалась в том, что, возможно, именно на него ответила Стелла за несколько недель до трагического восхождения, и именно этот ответ Джордж Мэллори хранил у сердца в своем последнем путешествии, и именно его – в соответствии с теорией Келли – передал Ирвину, чтобы обмануть рок. В письме к Стелле Мэллори не говорит о каких-либо чувствах, помимо дружеских, хотя по общему тону хорошо ощущается, что определенные отношения между ними некогда были и, возможно, продолжаются; альпинист кратко рассказывает о своих планах и задает вопросы относительно здоровья и благосостояния семьи Стеллы. Но в конце Мэллори, видимо, почувствовал, что письмо получилось чрезмерно сухим, искусственным, и добавил в постскриптуме несколько слов о том, что его тревожило по-настоящему, без обиняков и иносказаний. Он написал Стелле о своей твердой уверенности, что гора не пустит его, Джорджа Герберта Ли Мэллори, отвергнет его, и любой другой альпинист, даже со значительно более слабой подготовкой, имеет больше шансов добраться до вершины, чем он – ведущий скалолаз мира, человек удивительной воли и энергии; он почувствовал сопротивление горы еще в 1922 году – будто она не хотела, чтобы он стал первым, не хотела, чтобы он притаптывал своими шиповаными ботинками ее девственный снег, и находила всевозможные предлоги для того, чтобы заставить его спуститься, – и если бы он не сдался, то она убила бы его, лишь бы не пустить на вершину. Но все равно, писал Мэллори, я не сдамся, и мы посмотрим, кто из нас сильнее – я, человек, или она, гигантская гора, высочайшая точка планеты, и я попытаюсь обмануть ее, обойти, я притворюсь кем-то другим, лишь бы стать первым, и не важно, удастся ли мне вернуться, или гора все-таки нанесет мне удар в спину. Это странное иносказание о ком-либо другом Келли интерпретировал в буквальном смысле, предположив, что в тот день, 6 июня 1924 года, Мэллори вышел из палатки в полной экипировке Ирвина, а Ирвин – в экипировке Мэллори, и единственный элемент, который остался на своем месте, был – фотография Рут; Ноэль проснулся на несколько минут позже напарников и увидел их уже в полных костюмах, потому опознал Мэллори и Ирвина сугубо по характерным деталям одежды, так и подписав последнюю фотографию; он же мог гарантировать, что два дня спустя, 8 июня, оба были еще живы, хотя выглядели для Оделла крошечными козявками, скрывающимися в тучах.