Эверест - читать онлайн книгу. Автор: Тим Скоренко cтр.№ 22

Два с половиной месяца, с сентября по ноябрь, я потратил на то, чтобы разработать новую конструкцию рамы – более компактную, удобную и легкую. Чертежи я через Оделла переправил инженерам компании Siebe Gorman & Company Ltd, крупнейшего производителя дыхательного оборудования, а затем, когда пробный образец был изготовлен, поехал в Альпы к Арнольду Ланну, известному горнолыжнику и альпинисту, которого Оделл попросил протестировать новые баллоны. Мы с Ланном провели отличную неделю, катаясь на лыжах и при этом используя кислородное устройство, и Ланн одобрил мою идею целиком и полностью. На тот момент я был сосредоточен на решении технических задач, потому что встреча с Джорджем была еще впереди.

Последние полтора месяца перед экспедицией я готовился к восхождению и скрывался от журналистов, которые пытались выведать подробности моих отношений с Марджори Саммерс. Я не дал ни одного интервью – мне было попросту не до этих игр.

Все это время Мэллори был где-то на заднем плане. Нас представили, и я, конечно, знал, что он – великий альпинист, его слава гремела далеко за пределами Великобритании. Однако виделись мы всего несколько раз, в достаточно большой компании, причем обсуждали в основном деловые, рабочие вопросы. Мэллори похвалил мою инициативу по изменению конструкции рамы – ему очень понравилась новая система. Были изготовлены шесть комплектов – для трех пар, планировавших подняться на вершину. Самое смешное, что пары не были сформированы вплоть до четвертого лагеря – внизу мы просто не знали, кто сумеет добраться до такой высоты, а кто – нет. Тот же Бентли Битэм явно не планировал застрять на базовом уровне.

Прощальный вечер перед отплытием прошел в ливерпульском Клубе путешественников 28 февраля 1924 года, не далее как три с небольшим месяца назад. Доживи я даже до ста лет и впади в старческий маразм, мне никогда не забыть этой даты, потому что именно в тот день я по-настоящему познакомился с Джорджем Мэллори, став не просто одним из его многочисленных сопровождающих, но другом и напарником. Несмотря на то что экспедицию возглавлял Брюс, а его заместителем считался Нортон, все общение вращалось вокруг Мэллори – все смотрели ему в рот, рассчитывали на его мудрый совет, на поддержку. Джордж не был многословен, он отвечал скупо, емко, конкретно и не пускался в абстрактные размышления. Еще он очень не любил загадывать вперед и планировать. Он шел наверх, зная, что может умереть, и ставил перед собой цель – не достигнуть вершины и спуститься, а выжить, пройдя по заданному маршруту. В такой формулировке восхождение выглядело достаточно банальной задачей – непростой, но лишенной романтического ореола. Знаменитые слова Мэллори «Потому что она существует», сказанные несколькими месяцами раньше в интервью нью-йоркскому корреспонденту, в полной мере характеризовали его остроумие и манеру разговаривать. Ответы Мэллори были просты, очевидны и потому вызывали доверие у собеседника.

В тот вечер мы с Мэллори в какой-то момент оказались на балконе. Он смотрел на звезды, и мне казалось, что я могу читать его мысли. Где-то там, за облачной пеленой, за округлостью земной поверхности он видел гору, великую и могучую, неподвластную никому и не покорившуюся ему, Джорджу Герберту Ли Мэллори, ни с первого, ни со второго раза. В его взгляде не было безумной решительности или рвения, но глаза его были тверды как сталь, и я понимал, что этот человек не может не дойти. Почему? Потому что он существует.

Он молчал, я – тем более. Мы, два молчаливых человека, могли провести в тишине несколько часов и не чувствовать при этом беззвучного давления, от которого порой страдают говоруны. В нашем молчании было больше скрытых смыслов, чем в восторженных речах знаменитых политиков, чем в искрометных сатирических пьесках, чем в любом философском томе.

Нарушил молчание Мэллори. «Вы молодец, Сэнди», – сказал он. Я уже слышал это из его уст, когда Джордж впервые испытал мою конструкцию кислородной рамы, поэтому просто кивнул. А потом вдруг понял, что могу говорить. Не выдавить из себя что-то вроде «да что вы» или «да ладно», а говорить по-настоящему, будто не стесняясь ни самого себя, ни присутствия другого человека, ни даже звезд над нашими головами. «В значительно меньшей степени, нежели вы, Джордж», – сказал я. Он обернулся ко мне. «О, – заметил он, – кажется, вы впервые на моей памяти произнесли фразу длиннее трех слов». Я улыбнулся, он тоже. «Я не очень люблю много говорить, – сказал я. – Молчание значительно выразительнее любого словоизъявления». Мэллори с улыбкой покачал головой. «Иногда да, а порой – нет, – ответил он. – Молчание имеет смысл, только когда слов недостаточно, либо они, наоборот, избыточны. Если же слова точно попадают в те ниши, которые для них предназначены, они могут разрушить стены Иерихона и воззвать Лазаря из гроба». «Вы верующий?» – спросил я. «До войны я верил, теперь, наверное, нет. Когда смотришь на все это, понимаешь, что Бог на самом-то деле не мог бы подвергнуть своих детей таким испытаниям. Он бы остановил это». «Да, – кивнул я. – Мой брат пострадал от иприта…» «Видите, Сэнди, война коснулась каждого. Меня миновали кошмары химического оружия, но на моей ноге до сих пор остался шрам от вражеской пули. По иронии судьбы я получил его в том самом сражении, где впервые применили иприт, просто мое подразделение находилось на другом фланге». Я кивнул. Почему-то я не сказал ему, что брат отравился в том же самом бою.

«Сэнди, – вдруг спросил Мэллори, – а зачем вы идете наверх?» «Не знаю, – ответил я честно. – Наверное, потому что я еще не пробовал, потому что это нечто новое». Джордж кивнул, чуть улыбаясь. «Новое, да, – сказал он. – Много лет назад я пошел в горы точно с такой же мотивацией. А потом не смог от них отказаться. Горы стали единственной моей любовью». «Возможно, станут и моей», – сказал я.

Еще некоторое время мы постояли, а потом Джордж заметил: «Наверное, нам стоит вернуться к гостям». «Да, – кивнул я, – стоит». И мы пошли в дом.

В тот вечер мы больше не разговаривали. Лишь прощаясь, Мэллори пожал мне руку, и в его пожатии, сильном, точном, я почувствовал нечто выходящее за рамки простого экспедиционного партнерства. Сейчас я понимаю, что в тот момент мое воображение могло мне соврать, но последующие события утвердили нашу духовную связь, не оставляя шансов на отступление. Рука Мэллори, сухая и жилистая, до сих пор в моей руке; я чувствую его пожатие через многослойную перчатку, через сотни или даже тысячи ярдов, хотя не могу точно сказать, где сейчас Джордж – вверху или внизу. Возможно, он ищет меня; возможно, он уже достиг вершины и спускается вниз; возможно, он сорвался и, подобно мне, медленно врастает в лед, становясь частью горы. Любая из этих развязок ему бы понравилась.

На следующий день мы вчетвером – я, Мэллори, Битэм и Хазард – встретились в порту Ливерпуля, чтобы подняться на борт новенького, спущенного на воду менее года назад парохода «Калифорния». Он предназначался для морского пути Глазго – Нью-Йорк, но выход на основной маршрут предполагался только после прохождения полевых испытаний, которыми и послужило плавание Ливерпуль – Бомбей. Остальные члены экспедиции предпочли добираться до Дарджилинга, назначенного местом встречи, сушей.

Битэм казался мне неимоверно скучным человеком. Он говорил исключительно о птицах и проводил много времени за фотографированием разнообразных залетавших на судно пичужек (плавание проходило большей частью вблизи берегов). Хазард был интереснее. С ним, военным инженером, мы вступали в оживленные споры относительно того или иного элемента конструкции корабля, а самое жаркое сражение разгорелось во время прохождения Суэцкого канала. Хазард восхищался творением де Лессепса и считал, что к началу 1920-х годов канал обрел совершенный вид, который не требовал дальнейшей доработки. Я же, будучи сторонником безостановочного технического прогресса, с ходу предложил с полдесятка решений по упрощению перехода через канал. Хазард, холерик по природе, размахивал руками, отвергая мои доводы, и в качестве контрдоказательства нередко показывал на что-то за бортом, сопровождая указание словами: «Но это же гениально!» Мой критический разум отказывался принимать априорную гениальность любого инженерного сооружения, и я ему возражал. Мы бы спорили до скончания века, если бы нас не разнял Мэллори.