Эпидемия стерильности. Новый подход к пониманию аллергических и аутоиммунных заболеваний - читать онлайн книгу. Автор: Мойзес Веласкес-Манофф cтр.№ 20

Однако к 1900 году непопулярная в прошлом микробная теория стала общепринятой. В 1790-х годах англичанин по имени Эдвард Дженнер разработал первую вакцину от оспы на основе родственного вируса, заражавшего коров. В середине XIX столетия француз Луи Пастёр опроверг теорию самозарождения, разработав при этом протоколы для стерилизации и хранения пищевых продуктов. Кроме того, он создал вакцины от сибирской язвы и бешенства. Между тем в 1880-х годах немец Роберт Кох выделил бактерии, вызывающие туберкулез и холеру, представив очередное доказательство того, что определенные микроорганизмы вызывают определенные болезни. Заподозрив, что это делают микробы, а не миазмы, врачи Игнац Земмельвейс в Вене и Джозеф Листер в Эдинбурге существенно сократили уровень смертности в больницах посредством введения простых протоколов дезинфекции.

А в 1928 году ученый Александр Флеминг вернулся из отпуска в свою лондонскую лабораторию и обнаружил там плесень в чашках Петри, предназначенных для выращивания бактерий. Его внимание привлекла чистая, свободная от бактерий область вокруг голубоватых пятен. В итоге эта плесень принесла миру первый антибиотик — пенициллин. Впервые опробованный на солдатах союзных войск в последние годы Второй мировой войны, впоследствии пенициллин стал общедоступным. Затем были открыты другие антибиотики, выделенные из микроорганизмов почвы, например стрептомицин, который, в отличие от пенициллина, мог лечить туберкулез.

Санитарные реформы и новое понимание заболеваний, основанное на микробной теории, вакцинах и антибиотиках, изменило человеческое существование. Человек, родившийся в Западной Европе в середине XIX столетия, мог рассчитывать на то, что доживет до 45 лет ^[84]. Сотню лет спустя ожидаемая продолжительность жизни возросла до 70 лет. В 2000 году женщины, которые в целом живут дольше мужчин, обычно пересекали отметку в 80 лет во всех развитых странах.

Однако средняя продолжительность жизни дает неверное представление об истинном положении дел. Показатель смертности всегда был непропорционально высоким среди самых молодых людей. Улучшение санитарных условий, вакцины и антибиотики оказали самое большое влияние на снижение уровня детской смертности. Если в XIX столетии у вас рождалось четверо детей, вы могли обоснованно ожидать, что один из них умрет на протяжении первого года жизни, став жертвой дизентерии, кори, тифа или ряда других заболеваний, которые сегодня легко лечатся (или от них можно сделать прививку). Безусловно, уровень смертности был выше в городских трущобах и среди бедняков, причем в некоторых местах этот показатель приближался к половине всех детей.

В середине ХХ столетия детская смертность в США и Великобритании сократилась почти на порядок ^[85]. Только трое из 100 рожденных детей умирали в течение первого года жизни. В наши дни в Западной Европе только пять из 1000 умирают, не дожив до года. (В США этот показатель немного выше — семь на 1000 новорожденных.)

Детская смертность среди современных охотников и собирателей, таких как племя кунг в Южной Африке или племя аче в Южной Америке, примерно соответствует уровню детской смертности в Европе до наступления современной эпохи ^[86]. Около четверти детей умирают в раннем возрасте, преимущественно от инфекционных заболеваний. По всей вероятности, эта закономерность была неизменной на протяжении всей эволюции человечества, что делает «революцию в области смертности», произошедшую за последние 160 лет, еще более выдающейся. Наконец-то мы избавились от такого вечного и ужасающего элемента существования, как преждевременная смерть потомков.

Победа над инфекционными заболеваниями стала кульминацией тенденции, которая началась около 60 000 назад, когда люди впервые вышли из Африки и рассредоточились по другим местам обитания. Хорошо это или плохо, но это событие стало важным шагом в сторону господства человека на Земле. В Евразии, в обеих Америках и в Австралии человек столкнулся с огромным изобилием и большим разнообразием животных (таких как мамонты, пещерные медведи, шерстистые носороги, гигантские волки, огромные ленивцы и вомбаты размером с гиппопотама), которое кажется сейчас фантастическим. Однако около 10 000 лет назад эти животные, так же как и неандертальцы (наши двоюродные братья-гоминиды), исчезли.

На протяжении тысячи лет Homo sapiens оставил после себя след вымирания. Несмотря на то что наша совокупность паразитов становилась все больше, мы упрощали внешнюю экосистему. С появлением микробной теории и развитием санитарного движения в XIX столетии эта не сформулированная в явном виде склонность к уничтожению вступила в новую фазу. В итоге с таким же усердием, с каким мы охотились за животными, которых нам нравилось есть, мы начали преследовать микробов и паразитов, которые с незапамятных времен питались нами. Возможно, при этом мы создали биологическое новшество: иммунная система, которая в процессе эволюции вынуждена была иметь дело со множеством весьма активных спутников, за одно или два поколения внезапно оказалась в одиночестве.

В марте 1819 года врач по имени Джон Босток представил в Медицинское и хирургическое общество Лондона описание симптомов одного заболевания — как оказалось, собственного. В этом описании шла речь о «периодическом повреждении глаз и грудной клетки», которое начиналось в середине июня каждый год. Босток считал, что эту болезнь вызывает солнце, но на самом деле он описывал симптомы сенной лихорадки.

Эта болезнь была в Великобритании новой и, по всей видимости, довольно редкой ^[87]. В 1828 году Босток описал еще 28 случаев «летнего катара», или летнего выделения слизи. «Одно из самых удивительных обстоятельств касательно этого недуга заключается в том, что его не считали болезнью как таковой вплоть до последних десяти — двенадцати лет», — писал он. Поразительно то, что этот недуг был только у представителей высших классов. «Я не слышал ни об одном случае среди бедных людей», — отметил Босток.