– В тот день в церкви, когда ты попытался меня охмурить…
– Я не пытался тебя охмурить!
– Еще как пытался. И сказал, что любишь меня с самого детства.
– Я не соображал, что говорю. Я же был неопытный юнец. И очень боялся того, во что угодил.
– Ты хочешь сказать, что все выдумал? Значит, никаких чувств ко мне не было?
– Были, конечно. Самые настоящие. Они и сейчас живы. Но не из-за них я с тобою дружил. А потому что ты дарил мне счастье.
– И оттого хотел со мной потрахаться. Могу спорить, сейчас ты этого не хочешь, а?
Я сморщился, задетый не злобным тоном, но больше справедливостью его слов. Сколько раз я, подростком и позже, представлял, как мы с ним встретимся, я заманю его к себе, подпою и он проявит слабость – за неимением женщины овладеет мною? Наверное, сотни раз. Нет, тысячи. Тут не поспоришь, что многое в нашей дружбе было построено на лжи. Во всяком случае, с моей стороны.
– Я ничего не мог с собою поделать, – повторил я.
– Ты мог поговорить со мной. Гораздо раньше. Я бы понял.
– Да ни черта бы ты не понял! Никто бы не понял! Речь об Ирландии! Даже сейчас гомосексуализм там считается преступлением, ты в курсе? А нынче не сороковой, но восемьдесят седьмой год. Ты бы не понял… это сейчас ты так говоришь… не понял бы ты…
Джулиан жестом меня остановил.
– Знаешь, когда у меня нашли вирус, я пошел на одно из этих сборищ в Бруклине, – сказал он. – Там был священник и еще мужиков восемь-девять на разных стадиях болезни, один другого ближе к смерти. Они держались за руки и рассказывали, как трахались с незнакомцами в банях и прочую херню. Я тебе честно скажу: я чуть не сблевал от мысли, что у меня есть что-то общее с этими уродами.
– Чем уж ты так отличаешься? Сам-то трахал все, что шевелится.
– Это совсем другое.
– Почему? Объясни.
– Потому что это нормально.
– Да пошел ты со своей нормальностью! Мог бы придумать довод оригинальнее. Ты же всегда косил под бунтаря.
– Ни под кого я не косил. – Джулиан попытался сесть. – Я просто любил женщин. Тебе этого не понять.
– Ты трахался с уймой баб, я – с уймой мужиков. Какая разница?
– Большая! – Он буквально выплюнул это слово.
Я посмотрел на пикавшие мониторы:
– Успокойся. У тебя давление подскочило.
– Ну и хрен с ним. Может, оно прикончит меня раньше этой заразы. Я не досказал про Бруклин. Поп тот блажил всякую муру – типа, пока живы, нам следует примириться с этим светом и Господом, а вся свора как будто радовалась, что скоро помрет. Лыбились, друг другу показывали свои рубцы и пятна, делились воспоминаниями, как кого-то отодрали в сортире педрильского клуба. Мне до одури хотелось всех их размазать по стенке. И навеки избавить от страданий. Я был там первый и последний раз. Моя бы воля – взорвал их к едрене матери. – Джулиан надолго замолчал, потом, немного успокоившись, проговорил: – Вот же судьба-сучка, а?
– Что? – не понял я. – О чем ты?
– Ведь все должно быть наоборот: на этой койке должен гнить ты, а я – сидеть рядом, смотреть на тебя собачьим взглядом и думать, где нынче поужинаю, когда наконец выберусь из этой вонючей палаты.
– Я думаю вовсе не о том, – сказал я.
– Да ладно.
– Совсем о другом.
– И о чем же? На твоем месте я бы думал именно об этом.
– Как жаль, думаю я, что нельзя вернуться назад, чтоб все поправить или изменить. Неужели ты не понимаешь, что природа посмеялась над нами обоими? Знаешь, иногда я жалею, что я не евнух. Жить было бы гораздо проще. И если не хочешь видеть меня, почему не позовешь того, кто тебе дорог? Где твои родные? Зачем таишься от них?
– Я не хочу, чтобы они знали. И потом, почти никого не осталось. Мать скончалась давно. Несколько лет назад умер Макс.
– Не может быть! От чего?
– Инфаркт. Остались только Алиса и Лиам, но лучше, чтоб они пребывали в неведении.
– Я все ждал, когда всплывет ее имя, – осторожно сказал я. – Можем о ней поговорить?
Джулиан горько усмехнулся:
– Давай. Только следи за языком. Пусть я обессилел, но она мне дороже всех на свете.
– Я поступил ужасно. Сам знаю. И с этим живу. Я ненавижу себя за то, что сделал.
– Брось. Это всё слова.
– Клянусь.
– Ну ты хотя бы извинился. Я говорю о твоем письме, где ты каялся и умолял простить за то, что унизил ее перед тремя сотнями гостей, среди которых был президент Ирландии, и разнес ее жизнь вдребезги. С ней это уже было, а ты повторил. Нет, погоди, я, кажется, ошибся? Ты же ничего не писал. Ты просто бросил ее. Тебе не хватило духу даже на извинения. Хотя ты знал, что она пережила из-за сволочи Фергуса. Ты все прекрасно знал. На сей раз она добралась до алтаря, но не одолела свадебного застолья. Господи, как ты мог такое совершить? Неужто в тебе нет ни капли порядочности?
– Ты меня вынудил на это.
– Что? Чего ты несешь?
– В тот день… в ризнице… когда я тебе признался… Ты заставил меня пройти через это. Я бы мог… мы могли бы… все прекратить, но ты меня заставил…
– То есть это я виноват? Ты что, сука, издеваешься?
– Нет, виноват я. Я это знаю. Из-за меня все зашло слишком далеко. Нельзя было ничего затевать с Алисой. Теперь этого не изменишь. – Я глубоко вздохнул, меня затрясло, когда я вспомнил себя тогдашнего. – Я хотел написать. Правда хотел. Но я был в ужасе. Чуть не покончил с собой. Пойми, мне было нужно бежать, все бросить и начать жизнь заново. Я не нашел в себе сил… объясниться с Алисой.
– Потому что ты гнусный трус. И лжец. Каким был, таким и остался.
– Нет, я стал другим. Совсем другим. Потому что уехал из Ирландии. Теперь я могу быть самим собой.
– Уходи. – Джулиан отвернулся. – Дай умереть спокойно. Ладно, ты победил. Тебе – жизнь, мне – смерть.
– Ни в чем я не победил.
– Победил, – тихо повторил он. – Так что кончай злорадствовать.
– Как она? – спросил я, не желая уходить. – Я про Алису. Она оправилась от удара? Теперь она счастлива?
– О чем ты? Прежней она уже не стала. Ты хоть понимаешь, что она тебя любила? Ты казался ей таким надежным.
И она думала, что и ты ее любишь. Так ей мнилось, потому что ты собрался на ней жениться.
– С тех пор много воды утекло. Я даже не вспоминаю о том времени. Наверное, и она меня забыла, так что зачем бередить старые раны?
– Как ей забыть тебя? – спросил Джулиан. Взгляд его говорил, что он охотно придушил бы меня. – Я же сказал, ты разбил ее жизнь, вдребезги.