Порода. The breed - читать онлайн книгу. Автор: Анна Михальская cтр.№ 28

Михаил обернулся к нему от окна, спокойно взял его озябшие руки в свои, почему-то теплые, почти горячие, обнял за плечи и так, не отпуская, отвел в глубь кабинета и усадил на черный кожаный диван.

— Ося, не нужно, милый. Никуда мы не побежим. Некуда нам бежать. Мы здесь на квартире брата, только прошлой ночью умершего. Может, об этом еще не знают? Вполне вероятно, считают, что он здесь и болен еще. Кто пойдет к тифозному больному? Затем, Володя был земский врач. Наверняка ему многие обязаны. Почему ты думаешь, что здесь опасно? Страшно сейчас одно только — выйти на улицу. Убегать, пытаться где-то спрятаться. Вот это действительно глупо. Как раз поймают, а потом и объясниться не успеешь… Ну-ну, не надо, это я так, — добавил Михаил, усаживаясь на диване рядом с братом, охватив его обеими руками, как маленького, и мерно покачивая туда-сюда, будто баюкая. — Переждем здесь, а завтра уедем. К утру, уже к утру все кончится — спать захотят, устанут. Помнишь Варфоломеевскую ночь у Дюма? И как читали когда-то «Королеву Марго»? Ах, какое лето было… И мы — дети еще, совсем дети… Помнишь те каникулы? Балкон? Лодку? Я греб, а ты мне вслух читал… Вспомни, Ося, вспомни: тогда, в романе, за одну ночь кончилось, и днем ониспали. Пока этиочнутся, мы и семью встретим, и уедем отсюда вместе. Все успеем. После крови сон мертвый. И долгий.

За окном стало тише. Топот и вой постепенно отдалялись и, наконец, совершенно замерли.

Они сидели на диване в полной темноте. Михаил осторожно отодвинулся, стараясь как можно дольше касаться брата, чтобы не взволновать, не вспугнуть его напрасно, потом встал и, быстро подойдя к письменному столу, открыл хорошо известный ему ящик. Рука сразу нащупала то, что искала. Вынув браунинг, Михаил положил его на стол. Но в желто-голубом свете керосинового фонаря, на блестящей столешнице, пистолет был, казалось, слишком хорошо виден.

Он взял его и снова сел рядом с братом, так же близко. Браунинг как будто сам скользнул в карман. Тяжелый металл леденил бок. Другой бок потеплел — это Осип Петрович затих, прижавшись, — казалось, задремал.

Холодный свет фонаря проникал в окно. Этот неживой свет отражается стеклянными стенками шкафа, этот страшный свет дробится сверкающими стальными поверхностями стерильных хирургических инструментов. Михаил прикрыл глаза.

Под уставшими веками, в покое вдруг прояснившегося сознания, встает последнее видение жизни. Он знает: вот это и есть вся жизнь — вся, какая была. Жизнь вечная — та, которой не было, нет и не будет. Жизнь вечная — та, что была, есть и пребудет.

Перед ним расстилается поле… Его поле — золотое, светлое, сияющее… Солнце осени, томительное, невидное, слепящее, все собрано в единой точке, как в фокусе линзы. Это сверкает золотой крест на колокольне деревенской церкви: ослепительная искра в голубом покое, в небе лазурном, безбрежном, предвечном. Что это парит в струях нагретого воздуха? Что это возносится ввысь? Тонкий, невесомый, прозрачный пух малого семени травы — или тень огромной птицы, так же легко несомая теплыми дуновениями, столь же быстро возносимая воздушными струями? Это золотой орел — беркут… И вот уже только точка темнеет в светлой лазури, вот уже и нет этой точки… Голубое безбрежное небо, золотое бесконечное поле, сияющая искра над полем — солнечный крест на старой колокольне…

Грохотнули сапоги по булыжнику — да, под окном.

Хриплый голос командовал, в ответ кричали.

Наконец сухим треском раскатился звонок в прихожей. Еще раз. Еще. Осип Петрович дернулся в руках Михаила и снова замер. В пустой выстуженной квартире звонок гремел, и этот дробный звук рикошетом отдавался от холодных стен. На первом этаже, в парадном, дверь подъезда была еще заперта.

— Ну, Ося, пора. Пришли. Теперь к нам, — тихо проговорил брат. — Идем.

В прихожей они сорвали с вешалки шубы, накинули, и через кухню, не зажигая света, прошли к двойной крепкой двери черного хода. За ней все было, казалось, тихо. Позади звонок в прихожей все трещал, надрываясь. Михаил, заслоняя собою брата, левой рукой неслышно отпер замок внутренней двери. В правой был браунинг, тяжелый и уже теплый, согретый телом.

Братья стояли, прижавшись друг к другу, в темном узком закутке черного хода. От лестничной площадки их отделяла теперь только одна, но массивная наружная дверь. Все было по-прежнему тихо.

Затаив дыхание, Михаил стал поворачивать ключ. Замок был хорошо смазан и сработал легко и мягко. В душном пространстве между дверьми пахло кожей и керосином.

Дверь, не скрипнув, распахнулась.

На площадке лестницы, полукругом, неподвижно и молча стояли люди. Им было весело.

Они были готовы убивать и тихо, терпеливо дожидались этого. Однако, увидев браунинг в руке Михаила, отпрянули. Оружия у жертв, вероятно, не предвидели. Не то, заводя облаву, караулили бы и справа, из-за двери. Теперь же некоторые прижались к противоположной стене, некоторые — к перилам лестницы. Круг стал шире.

— Ну, эт-т-а-э, — раздался голос того, кто стоял прямо напротив двери и, видимо, командовал всеми, — эт-т-а-э… Выползайте, гниды кадетские! Вылезайте из норы, вы, баре, суки! Кровушки нашей попили — теперь отдавайте!

Позади, сначала в прихожей, потом прямо за спиной, раздался топот, и толпа заполнила кухню. Михаил, все еще стоя в простенке между дверьми, свободной рукой прижал к себе брата, а другой, с браунингом, чуть повел за спину, даже не глядя — и преследователи, смешавшись, отступили по кухне назад, к прихожей.

Михаил взглянул прямо перед собой. Пристально всмотревшись, понял, что не узнает никого. Ни одного знакомого лица. Все чужие, пришлые.

По-прежнему прижимая к себе брата и закрывая его собой, Михаил выступил вперед, на площадку лестницы, ногой притворил за спиной дверь и молча встал лицом к лицу с главарем. Тот, коренастый, широкоплечий, спокойно прислонился к стене напротив.

— Сброд, — сказал Михаил. — Шавки бродячие, сволочь. Пошли вон отсюда. Из окопов сбежали, товарищей предали. Трусы.

Откуда-то сбоку щелкнул выстрел, и Михаил повис на руках у брата. Браунинг звякнул о каменный пол. Толпа взвыла.

Сзади, из кухни, стали ломиться в дверь. Она поддалась толчкам и отбросила их обоих — мертвого и еще живого — вправо, к перилам. Из двери люди вывалились на лестничную площадку.

Тело Михаила перекинули через чугунную решетку лестницы, и оно исчезло в черном пролете. Внизу, в темноте, раздался глухой звук упавшего на каменный пол тела. Больше Осип Петрович Герасимов уже ничего не услышал.

Английские нивы рождают тяжелые колосья, так тесно сомкнутые друг с другом, что даже свежему ветру не под силу их поколебать. Крепкие стебли пшеницы стояли вдоль дороги к Ферлоу низкой плотной щеткой. Мы ехали не слишком быстро. Вот на поверхности поля, ровной, как тщательно расправленная скатерть, появились вдали голубые и розовые пятна. Ближе к машине стали видны и отдельные цветы — васильки и маки. Они выглядывали над колосьями, будто украшали поля соломенной шляпки.