– Ничего страшного, сынок. Не такая это и беда.
Но мне было мучительно стыдно, я вырвался и убежал.
Я мчался вниз по склону, не разбирая дороги, почти скользя над землей, и внезапно понял, что сижу за рулем, а машина потеряла управление. Я пытался нащупать ногой тормозную педаль, не мог найти, запаниковал… потом все-таки нащупал, но она «утопилась» с такой легкостью, что сразу стало понятно – упало давление тормозной жидкости. Что-то появилось впереди на дороге, но я не видел, что именно, не мог даже повернуть головы, а глаза ничего не различали – в них что-то натекало со лба. Я крутанул руль, но ничего не произошло – рулевая тяга отсутствовала.
Вопль стоял у меня в ушах, когда мы столкнулись!.. И тут я понял, что проснулся в собственной постели и что вопли тоже мои. Я мог опоздать в школу, что было проступком, которому нет извинения. Нет пощады, есть только жгучий стыд, потому что школьный двор уже пуст, все ребята, отмытые и добродетельные, сидят за своими партами, а я все никак не могу отыскать свой класс. У меня даже времени нет заскочить в уборную, и вот я сижу за партой со спущенными штанами, готовый сделать то, чего не успел сделать раньше, когда убегал из дому, а все ребята тянут вверх руки, но учитель вызывает именно меня. А я не могу встать, мои штаны не только спущены, их вообще у меня нет, и, если я встану, все это увидят, мальчишки начнут хохотать, девчонки сморщатся, воротя носы. Но самым невыносимо стыдным было то, что я не знал ответа!
– Ну отвечай же, – сердито говорила мне учительница, – не трать наше дорогое время, И. С.! Ты не выучил урок!
Что ж, верно, не выучил. Да, я учил, но она написала на доске: «Задачи – 1–6», а я подумал, что это значит первая и шестая, а она спрашивает четвертую! Но учительница мне все равно не поверит, да и объяснение довольно вшивенькое. Нам нужны голы, а не объяснения.
– Понимаешь ли, Изи, – продолжал мой тренер голосом скорее печальным, чем сердитым, – длина общего пробега – это хорошо, но ты не заработаешь ни цента, если не пересечешь линию у ворот противника с яйцом под мышкой. – Он показал на футбольный мяч, лежавший на столе. – Вот оно. Я приказал его позолотить и надписать к началу сезона, ты казался мне в отличной форме, и я был полностью уверен в тебе, так что он должен был достаться тебе на банкете в честь окончания сезона и нашей победы. – Тут лоб тренера наморщился, он говорил так, будто старался быть справедливым. – Не могу сказать, чтобы наше спасенье зависело только от тебя. Но ты действительно относишься к делу слишком легко, Изи, может быть, тебе надо просто поменять имя. Ведь если дорога становится труднее, нам приходится прикладывать больше усилий. – Он вздохнул. – Моя ошибка – должен был раскусить это дело пораньше. Вместо этого я попытался быть тебе отцом. Но знай, пострадаешь не ты один – ведь в мои годы не так легко найти себе новую работенку.
Я натянул простыню на голову, ибо не мог перенести выражения его лица. Но почему он не хочет оставить меня в покое? Кто-то стал трясти меня за плечо.
– Гордон!!!
– Отвали!
– Гордон, проснись! И тащи свою задницу в офис! У тебя крупные неприятности!
Так оно и было, и я об этом догадался, едва только вошел в офис. Во рту у меня стоял кислый привкус блевотины, и чувствовал я себя жутко – будто стадо бизонов проскакало надо мной, пока спал, наступая на меня копытами. Грязными.
Главный сержант даже не глянул на меня, когда я вошел. Дал мне настояться и пропотеть, скотина. Он поднял глаза и долго изучал меня, прежде чем заговорить.
Потом сказал медленно и раздельно, давая мне возможность попробовать каждое слово на вкус:
– Уход в самоволку, оскорбление и нападение на туземных женщин, незаконное использование государственного имущества… скандальное поведение… неповиновение и похабная брань… сопротивление при аресте… нанесение побоев полицейскому – Гордон, почему ты не украл лошадь? Мы тут за конокрадство вешаем. Все было бы проще.
Сержант ухмыльнулся своему остроумию. Старый мерзавец всегда считал себя остряком. И обычно был прав процентов на пятьдесят.
Но мне было плевать, что он там говорил. Я же совершенно отчетливо понимал: все, что меня окружает, – сон, один из тех, что часто мне снились в последнее время от страстного желания вырваться из этих джунглей. Даже Она и то не была реальностью. Моя… как же Ее звали… Даже и имя Ее я вообразил… Стар… Счастливая моя звезда! О Стар, любимая, – тебя не существует!
Он продолжал:
– Я вижу, ты снял свои лычки? Что ж, экономия времени, но для тебя это единственное, что можно считать удачей. Ты одет не по форме. Небрит. Твоя одежда в грязи. Гордон, ты позор для армии Соединенных Штатов! Ты сам знаешь это, не правда ли? Из такой ситуации ты задешево не выберешься. У тебя нет ни личного номера, ни пропуска, даже именем ты назвался чужим. Ну, Ивлин Сирил, мой мальчик, теперь-то мы воспользуемся твоим настоящим именем. Официально. – Он повернулся на вращающемся кресле, из которого не вынимал своей жирной задницы с тех самых пор, как прибыл в Азию, – патрульная служба для него вроде бы не существовала. – И еще – меня интересует одна вещь: где ты прихватил это? И что побудило тебя его спереть? – Он кивнул на шкаф, стоявший за креслом.
Я узнал то, что лежало на шкафу, узнал, хотя, когда я видел его в последний раз, оно было покрыто золотой краской, а теперь было измазано в той черной липкой грязи, которую специально производят в Юго-Восточной Азии. Я пошел на него:
– Это мое!
– Нет, нет! – воскликнул сержант. – Смотри обожжешься, обожжешься, мальчик! – Он отодвинул футбольный мяч подальше к стене. – Кража еще не делает его твоей собственностью. Я взял его на хранение в качестве вещественного доказательства. К твоему сведению, поддельный герой, врачи думают, что он помрет.
– Кто?
– А тебе-то что? Двадцать пять центов против бангкокского бата, что ты не спрашивал его имени, когда проломил ему башку. А ты не имеешь права шляться тут и разбивать головы туземцам только потому, что надрался в хлам, у них тоже есть права, даром что ты об этом не знаешь. Тебе разрешается их лупить только там и только тогда, когда получишь приказ.
И вдруг он улыбнулся. Это нисколько не улучшило его внешности. Со своим длинным острым носом и маленькими, налитыми кровью глазками он, как я внезапно осознал, был вылитая крыса.
А он продолжал улыбаться и говорил:
– Ивлин, мой мальчик, а может, ты снял свои лычки слишком рано, раньше, чем нужно?
– Как это?
– А вот так. Из этой грязной истории, возможно, есть выход. Садись! – И еще раз громко прикрикнул: – Сесть!
Я сел.
– Если бы дело зависело только от меня, я бы просто подвел тебя под восьмую статью и забыл обо всем – все, что угодно, лишь бы от тебя отделаться! Но у ротного другие соображения – вот уж поистине блестящая мысль, и с ее помощью можно и насовсем твое дело закрыть. На нынешнюю ночь планируется рейд. И поэтому… – Тут он нагнулся и достал из ящика своего письменного стола два стакана и бутылку «Четыре розы». Потом щедро наполнил стаканы. – Пей!