Затем опустошил саквояж, отложив инструменты, нуждавшиеся в стерилизации, в одной сторону, а так и не использованные вернув на полки.
Он вернулся в гостиную.
– Отправлюсь к реке. Мне просто необходимо хорошенько помыться, – сказал он Джейн. – Я слишком грязен, чтобы вот так лечь в постель.
Она улыбнулась ему с полусонным и удовлетворенным выражением, часто появлявшимся на ее лице в процессе кормления.
– Но только не слишком задерживайся, – попросила она.
Жан-Пьер вышел из дома.
Кишлак начал наконец постепенно засыпать. Только в нескольких домах еще светились лампы, а через одно из открытых окон он услышал горький плач женщины, но почти повсюду уже царил мрак и тишина. Проходя мимо самого последнего дома, он опять услышал женский голос, громко и пронзительно тянувший траурную песнь, и на секунду ощутил бремя вины за гибель людей, причиной которой стал. Но ему сразу удалось выбросить эти мысли из головы.
Жан-Пьер прошел каменистой тропой между двумя полями ячменя, постоянно озираясь и тщательно вслушиваясь: деревенские мужчины как раз в это время выходили работать. На одном из полей отчетливо раздавались свисты серпов, а на узкой террасе двое мужчин занимались прополкой при свете масляной лампы. Он не вступал с ними в разговоры.
Добравшись до реки, перешел ее вброд и по извилистой тропке взобрался на вершину холма с противоположной от русла стороны. Он знал, что ему ничто не угрожает, но все равно чувствовал нараставшее нервное напряжение, поднимаясь по круто уходившему вверх, почти не освещенному склону.
Через десять минут он достиг необходимой ему высокой точки. Достал радио из брючного кармана и выдвинул телескопическую антенну. Это был самый миниатюрный и наиболее современный прибор для связи, каким располагал КГБ, но тем не менее рельеф местности был здесь настолько сложным, что русским пришлось построить дополнительный ретранслятор на вершине горы, там, где территорию полностью контролировали они, чтобы усиливать радиосигналы и передавать их дальше.
Жан-Пьер нажал на переговорную кнопку и произнес по-английски закодированную фразу:
– Это Симплекс. Ответьте, пожалуйста.
Подождал немного и повторил вызов.
Лишь после третьей попытки до него донесся трескучий ответный голос с сильным акцентом:
– Это Дворецкий. Докладывайте, Симплекс.
– Ваша вечеринка прошла очень успешно.
– Повторяю ваши слова: «Вечеринка прошла очень успешно», – отозвался голос.
– Пришли двадцать семь человек, а еще один прибыл позже.
– Принято: «Пришли двадцать семь и еще один явился позже».
– Ведутся приготовления к следующей, и мне нужны три верблюда.
Это тоже были кодовые слова, означавшие: «Необходимо встретиться через три дня».
– Вас понял. Три верблюда.
– Увидимся в мечети.
Опять-таки кодовое наименование. Мечетью именовалось условное место в нескольких милях отсюда, где сходились сразу три долины.
– Вас понял. В мечети.
– Сегодня воскресенье.
Вот это был уже не код, а обычная мера предосторожности. Какой-нибудь болван, записывавший содержание переговоров, мог забыть, что время уже перевалило за полночь, и в результате связник Жан-Пьера прибыл бы на место встречи днем раньше, чем нужно.
– Вас понял. Сегодня воскресенье.
– Отлично. Конец сеанса связи.
Жан-Пьер убрал антенну и снова положил радио в брючный карман. Затем поспешно спустился по склону холма на берег реки.
Быстро сбросил с себя одежду. Из кармана рубашки вынул мочалку и небольшой обмылок. Мыло тоже принадлежало здесь к числу предметов роскоши, его не хватало, но доктора им снабжали в первую очередь.
Он осторожно вошел в реку Пяти Львов, встал на колени и смочил все тело холодной, как лед, водой. Намылил кожу, затем волосы. Взяв мочалку, начал тереть себя: ноги, живот, грудь, лицо. Особое внимание уделил рукам и пальцам, намыливая их снова и снова. И вот так, стоя на коленях под звездным небом, обнаженный и дрожавший от холода, он стирал и стирал с себя грязь, словно она никак не сходила с него, сколько бы он ни потратил времени. Хоть целую вечность.
Глава седьмая
– У этого ребенка корь, гастроэнтерит и стригущий лишай, – сказал Жан-Пьер. – А кроме того, он явно недоедает и нуждается в ежедневном умывании.
– А разве не у всех детей здесь одни и те же проблемы? – риторически спросила Джейн.
Они по привычке общались между собой по-французски, и матери ребенка, переводившей взгляд с доктора на его жену, оставалось лишь гадать, о чем шел у них разговор. Заметив ее беспокойство, Жан-Пьер обратился к ней на дари с самыми простыми словами:
– Ваш сынок непременно поправится.
Он пересек пещеру-клинику и открыл ящик с лекарствами. Всех детей, которых приводили к ним, они методично вакцинировали против туберкулеза. Подготавливая инъекцию, он краем глаза наблюдал за Джейн. Она давала малышу мелкими глотками пить дегидрирующую жидкость: смесь глюкозы, соли, пищевой соды, хлорида калия, растворенную в чистой питьевой воде. А между глотками легкими прикосновениями успевала мыть замызганное личико. Ее движения были быстры и даже изящны, как работа рук умелого ремесленника, – например, гончара, формующего глину, или каменщика, орудующего мастерком. Он следил, как ее тонкие пальцы касались перепуганного мальчугана, словно ласкали и ободряли его. Ему всегда нравились ее руки.
Жан-Пьер отвернулся, когда вставлял в шприц новую иглу, чтобы ребенок не видел этого, а затем скрыл готовый шприц в рукаве и снова посмотрел на маленького пациента, дожидаясь, пока с ним закончит Джейн. Он продолжал изучать ее лицо, давая время, чтобы смыть грязь с правого плеча мальчика, а сам исподволь смочил в спирте ватный тампон. У нее было озорное и задорное лицо с большими глазами, чуть вздернутым носом и крупным ртом, почти постоянно растянутым в улыбке. Но сейчас она стала серьезной и чуть заметно двигала нижней челюстью, как будто ей хотелось скрежетать зубами – верный признак полной концентрации внимания. Жан-Пьеру была хорошо знакома ее мимика, но не дано проникнуть в ее мысли.
Он часто – то есть почти постоянно – пытался понять, о чем она может думать, но спросить об этом прямо опасался, поскольку подобные разговоры легко могли затронуть запретные темы. Ему приходилось непрерывно находиться настороже, как неверному мужу, боясь, что случайная фраза или даже выражение лица могут выдать его. Любые обсуждения честности и обмана, доверия и предательства, свободы и тирании стали областью табу, как и разговоры, которые могли привести их к этим темам: о любви, о войне и о политике в целом. Он оставался сдержанным, даже если они вели самые невинные беседы. А потому неизбежно возникал недостаток духовной близости и взаимопонимания в их семейной жизни. Даже секс становился до некоторой степени странным. Он обнаружил, что не способен достичь оргазма, если не закроет глаза и не представит себе, что находится в совершенно ином месте. Когда пришлось прекратить исполнение супружеских обязанностей на несколько недель из-за появления на свет Шанталь, он испытал только чувство облечения.