Между клизмой и харизмой - читать онлайн книгу. Автор: Самвел Аветисян cтр.№ 27

— Обсудим это отдельно, — шепнула мне на ухо Пиранья.

— Может, хорошее вино подарить?

— Зачем грузину чужое вино? Своего хватает, — сверкнул своей белозубой улыбкой Гурам и через минуту исчез.

Мы остались вдвоем, Пиранья предложила выпить шампанского по этому случаю, но при условии, что она угощает. Я не сильно сопротивлялся.

— Смотри, — Пиранья наклонилась поближе. — думаю, оптимальным подарком будут часы, швейцарские. Церетели любит Patek.

— Но это минимум тридцать косарей.

— Больше. Примерно восемьдесят. Он признает только Patek с турбийоном. И Гурама надо поощрить. Ему десятки будет достаточно.

— Надо подумать, — важно произнес я, а про себя подумал: «Да пошла ты в жопу со своим скульптором!» — Я позвоню тебе, как определюсь. Хорошо?

Я не позвонил. Пиранья все поняла и тоже не звонила. История вскоре забылась. Почти.

Звонит как-то ближе к полуночи подруга.

— Не спишь? Выручай! Я тут в ресторане застряла.

— Что стряслось? Опять буянила?

— Да, епта, я отрезвела уже от такой наглости… Охламон недоделанный, а не кавалер. Щас адрес вышлю.

— Так что случилось?

— Не трави душу, приезжай, при встрече расскажу. Как подъедешь, набери — я выйду.

Через полчаса я был уже у дверей ресторана.

— Ну?

— Епта, даже не знаю, как реагировать, — подруга была в белом манто, поверх белого кружевного платья, в белых туфлях на каблуках, и вся белая от гнева. — сука, не могу успокоиться.

— Так, посчитай до десяти, выдохни и расскажи, что стряслось.

— Еще в прошлую субботу познакомилась в клубе с одним красавцем. Ну, прям жеребец — холеный, резвый, с крепкой такой попой, просто офигеть, с шевелюрой до плеч — ну, вылитый Тарзан. Ты меня знаешь, я такое не упускаю — тут же заарканила жеребца.

— И?

— И он меня вот пригласил на ужин. Только не на обычный, а на белый. Ну, я и расфуфырилась, как невеста бэушная.

— Какая?

— Юзаная, епта… Ты знаешь, что значит белый ужин?

— Это когда все в белом, наверное. Он пришел не в белом?

— Сука, белый ужин — это когда дамы угощают кавалеров, понял, епта? — Подруга вынула из клатча, разумеется, белого, белую пачку «Мальборо», вытащила мизинцем оттуда сигарету, помяла ее нервно и выбросила в урну.

— Ах вот оно что.

— Заплатишь за ужин?

— А где сейчас твой… м-м-м… ухажер, точнее, альфонс?

— Там, внутри. Ты узнаешь его. Он самый красивый.

Я вошел в ресторан. О боже святый, даже в полумраке зала я узнал его. «Так это же племянник Церетели!» — воскликнул я про себя. Мы обнялись и вышли на воздух.

— Извини, Гурам, но негоже не платить за даму, — нарочито громко произнес я, чтоб слышала подруга.

— Что? Это был розыгрыш, генацвале. — Гурам широко улыбнулся. — Ты что, красавица, поверила, что ли? Запомни, грузин платит всегда. — Последнюю фразу Гурам произнес для меня. — Жалко, что вы тогда передумали с акцией. Ну, с памятником Петру.

— Извини, но для нас презент оказался неподъемным.

— Какой презент?

— Часы и… — про сумму поощрения я говорить не стал.

— Какие часы, генацвале? Я Миранду просил, никаких дорогих подарков.

— Пиранья, бля…

— Что?

— Извини, я что-то проголодался. Закажу себе суп из пираньи.

Планы завоевания России лучше всего пишутся за границей. Если такой план написан в России, то выходит не завоевание — бунт. А бунт не может закончиться удачей, в противном случае его зовут иначе. Из истории мы знаем про Соляной, Медный, Стрелецкий и прочие бунты. И не приведи Господь увидеть новый бунт — бессмысленный и беспощадный. Те, кто замышляет их, или молоды и не знают нашего народа, или люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка. Другое дело — революции. Их замышляют зрелые мужи. И чаще всего в Германии. А все почему? Там лес и дол, там пастораль, ундины на ветвях сидят. Там призрак бродит по Европе — призрак коммунизма. Одним словом, там прусский дух, там Пруссией пахнет. Недаром же Ленин издавал там «Искру», чтоб из нее возгорелось пламя революции и переросло потом в мировой пожар.

Вот и «Варвара», зачатая некогда в России, по-настоящему была рождена в Мексике, в курортном городке Канкун, куда нас год назад вывез Ярдов и где был написан план завоевания российского рынка пельменей. Мексика, конечно, — не Германия, но кровью революции тоже пропитана. Вспомним хотя бы Койокан, пригород Мехико, где был убит ледорубом Лев Троцкий — демон русской революции.

Из каких соображений на этот раз Ярдов вывез нас на Гавайи, осталось неясным. Гавайи не были замечены в экспорте революций, хотя сюда всегда стремились за новыми идеями и открытиями. В конце XVIII века эти острова для европейцев открыл тот самый Кук, которого позже съели, и прозвал их Сандвичевыми — нет, не из любви к бутербродам, а в честь какого-то британского лорда. А ровно сто лет назад первым начальником Гавайских островов стал — и это сущая правда! — Николай Константинович Судзиловский, уроженец Могилева, известный под именем Каука Лукини (по-гавайски — «русский доктор»), Судзиловский всю свою жизнь посвятил революции. Где только он не занимался ею! В Петербурге и Киеве, Лондоне (где встречался с Карлом Марксом) и Бухаресте, Софии и Афинах, Нью-Йорке и Сан-Франциско. И даже в Японии с Китаем. В 1892 году он переехал на Гавайи, где развернул революционную борьбу за интересы коренных жителей, став их первым президентом, но продержался недолго. Примерно через год его свергли американцы, завладев островами. Позже на одном из них возникла военно-морская база Перл-Харбор, разбомбленная японцами, а на остальных островах раскинулись роскошные курорты с виллами.

Одну из таких вилл на втором по величине острове Мауи в фешенебельном районе Вайлеа снял Ярдов. Вилла была не то чтобы роскошная, a fabulously luxurious ^[21]. Двухэтажный особняк о семнадцати спальнях, с гаражом на дюжину машин, тропическим спа и собственным песчаным пляжем утопал в папоротниках, плаунах, лианах и манграх. А по всему околотку виллы — на воротах гаража, на столбах и арках — были прибиты деревянные дощечки с надписью Villa Malohua. Very private property ^[22].

— Тебе не кажется, что вилла имеет какое-то отношение к Шэрон Стоун? — Слегка покрасневшее от гавайского солнца лицо Платона имело ироническое выражение.

— Ты про развешанные повсюду портреты? — Я любовался солнечными бликами на изумрудной поверхности бассейна и слушал Платона вполуха.