Воспоминания торговцев картинами - читать онлайн книгу. Автор: Поль Дюран-Рюэль, Амбруаз Воллар cтр.№ 84

Можно представить, насколько он был бы ошеломлен, если бы позднее узнал, что столкнулся тогда на улице с создателем кубизма, самим Пикассо, молодым человеком в спецовке, который возвращался от молочника, держа в руках ящик из-под молока…

* * *

Позировал я не один раз. В частности, Ренуар нарисовал несколько моих портретов, один из них – в костюме тореадора. В то время Ренуару было семьдесят пять лет. Разбитый ревматизмом, он продолжал работать с юношеским задором. Как сейчас вижу его отправляющимся на пейзаж: художника несли в кресле Большая Луиза и садовник Батистен. Кисть приходилось привязывать к его пальцам. Да, в таком вот состоянии он изобразил меня в расшитой куртке, черной шляпе и тореадорских туфлях-лодочках. У этой картины своя история.

Когда я сообщил художнику, что должен ехать в Испанию, Ренуар сказал:

– Мне уже давно хочется нарисовать тореадора. Один из моих натурщиков имеет такое же крупное телосложение, что и вы; поэтому постарайтесь привезти оттуда костюм тореадора вашего размера.

Но нигде, ни в Севилье, ни в Мадриде, ни в Толедо, я не мог найти костюм, который был бы мне впору. Поэтому пришлось сшить его на заказ. По возвращении в Париж таможенник, осматривавший багаж, насторожился, заметив красивый костюм.

– Это моя рабочая одежда, – уверенно сказал я.

– А-а-а, вы тореадор? Ну что ж, примерьте-ка.

Мне пришлось подчиниться. Я выглядел великолепно в расшитой золотом и серебром куртке и не менее роскошных штанах. Однако вокруг меня начали собираться зеваки. Я скрылся от любопытной толпы, впрыгнув в такси и велев доставить меня к Ренуару.

– Браво! – воскликнул художник, когда я вошел к нему. – Вы и будете мне позировать!

Я машинально взял розу со стола.

– Вы будете тореадором с розой, – сказал Ренуар, а затем добавил: – Нет. Роза будет сковывать меня, когда я возьмусь за ваши руки. Бросьте ее. Она будет цветовым пятном на ковре.

Я спросил у Ренуара, не надо ли мне побриться.

– Неужели вы думаете, что вас и бритого примут за настоящего тореадора?! – воскликнул Ренуар. – Единственное, о чем я вас прошу, – это не спать во время сеанса.

Позировать Ренуару было неутомительным занятием для модели: можно было разговаривать, даже шевелиться. Как-то раз, 14 июля, когда я позировал в Канне, толпа людей проходила под окнами мастерской, распевая во всю глотку:

Ренуар в раздражении сказал:

– Вы их слышите? Так вот, если бы вы знали, какое отвращение они питают в глубине души к этой «свободе», которая не сходит с их уст! Я раз спросил у одного человека: «Что же вам так не нравится в моей живописи?» – «Мне не нравится, – ответил он, – что вы рисуете с такой свободой…»

Ничто не могло отвлечь Ренуара во время сеанса с моделью. Люди входили и выходили. Однажды в мастерскую заявилась чета немцев. Они пришли, чтобы заказать художнику портрет супруги. В этот момент Ренуар рисовал натурщицу, на которой было платье с глубоким вырезом.

– Тля матам, – сказал с акцентом немец, показывая на свою жену, – я попросил бы, чтобы фы сделали более индимно.

– Вот так? – спросил Ренуар, приложив к груди натурщицы шарф и тем самым уменьшив ее декольте.

– Нет. Я же говорю фам: более индимно.

Тогда Ренуар приподнял шарф еще выше.

– Да нет же, нет! – возражал немец. – Софсем индимно, говорю я фам… Чтобы была фидна по крайней мере отна грудь…

Когда немцы ушли, Ренуар сказал:

– Откройте окно, Воллар, пусть в мастерской будет побольше солнца. Вы видите вон те розовые кусты возле фонтана? Не правда ли, это вызывает в памяти статую Майоля? В первый раз я увидел Майоля в Марли. Он работал у себя в саду над «Венерой». Он находил нужную ему форму без всякой предварительной подготовки. Я впервые видел такое. Другие художники полагают, что они приближаются к античному искусству, копируя его… Майоль же, ничего не заимствуя у древних мастеров, настолько их продолжатель, что, наблюдая за тем, как «растет» его камень, я невольно искал глазами вокруг оливковые деревья. Мне почудилось, что я перенесся в Грецию.

В дверь постучал почтальон. Он принес письмо. Ренуар принялся его читать.

– Вот это называется – друг! Он даже беспокоится о том, нашлась ли собака Жана. Его дочери заняты сейчас тем, что вяжут для меня одеяло. – Вдруг лицо Ренуара омрачилось. – А я-то думал, что меня любят просто как человека… Но оказывается, любят мою живопись. Он пишет мне о картинах, которые ждет. – И с грустью в голосе Ренуар добавил: – Я «преуспел»! Почести мне воздаются со всех сторон. Должно быть, мое положение вызывает зависть! А я не могу похвалиться тем, что у меня есть хотя бы один настоящий друг!

«Не засыпайте», – говорил мне Ренуар во время сеансов. То же самое я пытался делать, когда позировал Сезанну.

В центре мастерской на небольшой платформе, поддерживаемой четырьмя столбиками, был поставлен табурет; Сезанн предложил мне на него влезть. Видя, с какой подозрительностью я отнесся к этому сооружению, Сезанн сказал мне с очаровательной улыбкой:

– Я сам подготовил стул для позирования. Только постарайтесь сохранять равновесие. Впрочем, позируют не для того, чтобы шевелиться.

Однако едва я забрался на эту тумбу, как на меня навалился сон. Голова склонилась к плечу. Равновесие тут же нарушилось, и платформа, стул и я сам – все рухнуло на землю.

Сезанн набросился на меня чуть ли не с кулаками:

– Несчастный! Вы испортили позу! Позировать надо так же, как это делает яблоко. Разве яблоко шевелится?

Несмотря на неподвижность этого фрукта, Сезанн тем не менее, случалось, оставлял неоконченным этюд с яблоками, потому что они успевали сгнить. Иногда он даже предпочитал им бумажные цветы. Но в конце концов бросал и их, ибо хотя они и не гниют, зато «выцветают, сволочи…». За неимением лучшего художник был вынужден вдохновляться картинками из иллюстрированных журналов, которые получали его сестры, или гравюрами из «Магазен питтореск» (у него находились разрозненные тома этого издания). Было ли это важно для него, ведь рисовать не означало для Сезанна копировать предметы, но «воплощать свои ощущения»? По правде сказать, чтобы удовлетворить всем требованиям Сезанна, заставить его поверить, что сеанс в мастерской будет удачным, требовалось совпадение целого ряда условий: обязательно светло-серая погода; отсутствие у художника поводов для огорчений, например таких, как прочитанное им в газете (а читал он «Круа») сообщение о том, что англичане вновь одержали победу над бурами, раздавшийся собачий лай или шум подъемной машины по соседству, который художник приписывал «фабрике пневматических молотов».