Гусь Фриц - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Лебедев cтр.№ 20

Но почему новый Бальтазар, Бальтазар-гомеопат, отправился в Россию? Потому что северная держава дика, в ней не слишком развита медицина, и ее легче будет обратить, чем европейцев, закосневших в старых медицинских предрассудках?

Какую роль тут сыграли три титана, Рихтер, Лодер, Хуфеланд, и Большая семья, которая могла извлечь пользу из внезапного порыва молодого врача, счесть его новое поприще достойным внимания – и определенным образом направить паладина?

Итог странствия Бальтазара был известен Кириллу, а вот истинные, внутренние начала его терялись во мраке. И Кирилл отправился в путешествие по городам, где жил Бальтазар, меняя места вместе с отцом, прежде чем обратиться в гомеопата и отправиться на Север. Лейпциг, Гримма, Цербст, Виттенберг – где-то там сложился его характер, завязался узел его судьбы, и Кирилл надеялся разгадать этот узел, но не в городских архивах, а на тех улицах, которыми ходил Бальтазар, в его домах, церквях, среди его рек и холмов – по тем вещам жизни, что создают силы судьбы, ее притяжения и отталкивания, ее тайные зовы, шепоты, ночные фантомы, звездные чертежи.

* * *

Кирилл несколько дней бродил по Лейпцигу. Но город ничего не хотел рассказать ему. Раскрыв широкие пасти, выпятив трехпалые когтистые лапы, выпучив слепые глаза, смотрели на него позеленевшие от купороса химеры, сидящие на карнизах церкви на улице рядом с отелем; они виделись ему воплощением уродливой мощи забвения, ибо их пасти, казалось, издают бессмысленный, конвульсивный рев твари, не знающей, для чего и какими причинами рождена.

Известняковые грифоны с бараньими витыми рогами, собачьими хвостами и сложенными за спиной крыльями, поддерживающие балконы и потому придавленные массой камня; круглоглазые демоны с птичьими когтями и львиными гривами, вмурованные в медальоны над входными арками дверей, тщащиеся выбраться наружу, окаменевшие от собственной злобности, – город глядел на него десятками адских зрачков, будто хтонические силы были при его созидании замешаны каменщиками в самый строительный раствор и теперь лезли изо всех щелей, сливаясь в одну глумливую дьявольскую маску с длинным, изощренным в деле лжи языком.

Кирилл уже хотел уехать. Оставалось только одно место, где он еще не побывал, – памятник Битве Народов. Заранее тоскуя от того, что будет окружен экскурсантами, пытаясь развлечь себя мыслями о том, что Озеро Слез на Мамаевом кургане в Волгограде Вучетич скопировал с лейпцигского монумента, он с утра приехал к памятнику. Шел сильный дождь, ветер выворачивал зонт; у кассы никого не было.

Он поднялся на смотровую площадку. Пока поднимался, дождь перестал, небо над башней очистилось. Облокотившись на парапет, он смотрел на низкие дома с черепичными крышами, кирпичную водонапорную башню, телевышку вдали, в хмуром дождевом тумане… И постепенно, всматриваясь, понял, что выбрал верное место; то, что город должен был сказать ему, могло открыться лишь отсюда, с высоты и со стороны.

Битва Народов… 1813 год… Отец Бальтазара, Томас Бенджамин, едва не расстрелянный французами… Внезапно зрение его будто переменилось, и он увидел, как выглядела простирающаяся внизу равнина после десятилетия наполеоновских войн – сожженные дома, отравленные трупным ядом реки, истоптанные войсками пашни. Равнина эта была беззащитна, открыта всем ветрам войны, всем проходящим армиям; город был словно распят на перекрестке торговых дорог, обречен быть разграбленным – раз за разом.

Так вот в чем рос Бальтазар, вот откуда он уезжал, вот что было его детскими воспоминаниями. Кирилл бессознательно приписывал предку отъезд из сегодняшней Германии, а тот уезжал из маленького королевства Саксония, разоренного войной; из меньшего, раздробленного мира – в больший, устойчивый и безопасный.

– Казавшийся устойчивым и безопасным, – автоматически поправил себя Кирилл.

Видение исчезло. Он стоял на квадратной вершине гранитной башни. Снова начинался дождь, окрестности заволокло моросью.

К полудню он вернулся в центр. День, казалось, был исчерпан тем, что случилось. Он слонялся по улицам, думал позвонить отцу, но почувствовал, что не стоит делиться догадкой, иначе тропа открытий оборвется. А Лейпциг еще не все рассказал ему; оставалась какая-то деталь, малая, но важная.

Но где искать ее? Найдется ли она? Внезапно Кирилл решил пойти туда, куда не собирался, – в музей городской истории. Еще утром он думал, что музей ничего не сообщит ему именно потому, что это музей, где собрано то, что город хочет показать; а теперь ему казалось, что его проверяют на тонкость чувствований – сумеет ли он отказаться от собственного предубеждения?

Плюшевый мишка с нацистской нарукавной повязкой. Полицейские ГДР в шлемах с пластиковыми забралами. Советский плакат «Мы победили». Старинное бюро из дуба, покрытое лаком – на полированной крышке внутренний рисунок роста дерева исполнен той же бессознательной мощи, что и движение Господней руки в «Сотворении Адама». Мухобойка-переросток, сделанная из стеганого грубого брезента, – тушить огонь, распространяющийся от зажигательных бомб.

Кирилл бродил по залам музея, смешивая эпохи, ни на чем пристально не останавливая взгляд. Он ждал, чтобы изнутри какой-то вещи, как из шкатулки с секретом или настенных часов с кукушкой, показался на секунду тайный ее житель – посмотреть, не закрылся ли уже музей, не ушли ли смотрители, можно ли резво спрыгнуть на паркет и отправиться в гости к соседу, мальчику-угольку, живущему в старом пожарном шлеме с латунными крыльями. Конечно, Кирилл только настраивал свое внимание с помощью этого образа, хотя ему и доставляло простое удовольствие воображать, как перемигиваются портреты сановных стариков или жалобно плачет о своих трещинах переживший бомбежку сервиз. Он ждал от вещей, как бы приговоренных к своим материальным ролям, к немоте очевидности, – вот масляная лампа, вот печатный станок, – какого-то проблеска, преодолевающего косность материи, дающего вещи способность свидетельствовать о чем-то, что не равно ей.

Красные штаны. У мужчины на картине были красные штаны. На заднем плане – толпа, за ней Старая ратуша, та самая, где сейчас музей, в котором стоит и смотрит на полотно Кирилл.

Красные штаны; что-то в них было настолько задорно-нелепое, что Кирилл остановился.

Influenced by the July Revolution in Paris… Demonstrations in Leipzig… Furious citizens wrecked the apartment of high-ranking police official… September 1830.

Кровавое эхо французской революции. Горожане с саблями, солдаты с ружьями. Матрона спешит увести детей. Собака мечется под ногами. Бюргеры скрестили, подняв вверх, клинки – клятва, обет? Ребенок с игрушечной шпагой не хочет уходить. Матрона в голубых лентах смотрит на него с укором.

Через месяц с небольшим Бальтазар Швердт уедет из Лейпцига в Россию.

Ребенок с игрушечной шпагой не хочет уходить.

Швердт уедет.

– Что это было? – спросил себя Кирилл. – Последняя капля? Последний довод в пользу решения об отъезде? Нет. Решение было принято задолго до. А свара на городской площади оказалась лишь знаком, что все решено верно. Знаком, после которого у Бальтазара стало легче на душе. И он отправился в путь, не отягощенный сомнениями.