Глава третья
Ночь миновала. Я вновь очутился в своих владениях — перед грудой кирпича, высившейся над красной пылью и красным кирпичным крошевом у распахнутых настежь железных ворот, перед одноэтажным жилым домом, обитатели которого сняли белье с веревки, перед ветхими и серыми сараями.
И так же, как вчера, за сараями маячили нагромождения насквозь проржавевшего металлического хлама, сохранившего облик колесных тракторов, бульдозеров, экскаваторов и грузовиков, и безвозвратно утративших сумму качеств, определявших их первоначальное назначение. И так же крыша оранжереи роняла пыльные отблески, так же рыхлое серо-сизое клочковато-туманное редеющее марево колыхалось над всем этим, как пар или как туман над полем.
Про себя я отметил, что воспринял эту картину стойко. А еще я отметил, что мое спокойствие вытекает из самой природы вещей. Если человек не противится моменту, он адаптируется.
Я обошел жилой дом и направился к зданию станции, на ходу пообещав себе, что если и уйду с этой работы, то только тогда, когда человеку, вздумавшему посетить станцию, не придется стоять перед индустриальным хаосом, утопающим в жидкой грязи, а подведет его к дверям станции звонкая, вторящая шагам асфальтовая дорожка. Он, этот человек, войдет в чистый и светлый машинный зал, там четыре насоса, установленные на бетонных фундаментах, выкрашены голубой краской. Там, в косых потоках света, льющегося в широченные окна, краски кажутся блеклыми, как на выцветшей акварели, там грузные женщины в синих халатах движутся медленно, как сомнамбулы, там сутки напролет насосы № 1 и 4 гудят мерно, неспешно и неустанно. Там, в углу машинного зала, разбита клумба, сплошь усаженная кактусами — в некотором роде гордостью станции. Кактусы пока что крошечные и пыльные, но начальник оранжереи треста т. Котлова В. П., рекомендовавшая кактусы в качестве декоративных растений, скрашивающих интерьер, т. Рамакаеву И. X., уверяет, что кактусы вырастут до двухметровой высоты, потому что это сорт, произрастающий в Мексике. Именно эти кактусы высятся по обочинам мексиканских дорог. Бывший начальник станции т. Рамакаев И. X. время от времени заглядывает на станцию, но кактусы растут чертовски медленно. И все же он надеется дожить до того времени, когда кактусы напомнят ему мексиканскую дорогу. Вслушиваться в неспешное, неустанное гудение насосов и разглядывать пыльные кактусы, что тянут и тянут воду из земли и не прибавляют в росте, он будет в обществе постового милиционера. Да, постовой будет стоять рядом с этим человеком, посмеиваться и ждать, покуда он уберется восвояси, потому что он есть постороннее лицо.
Но в тот день я не был посторонним лицом. И в машинном зале ни клумбы, ни кактусов еще не было и в помине. Была только Клавдия Тихоновна Бородина, машинист третьего разряда. Она шла за мной по машинному залу, трогала меня за рукав и, перекрикивая пение насосов, вопила:
— Игорь Алилуевич, вы, смотрите не обижайте нас…
Таким манером мы прошли через машинный зал.
После чего я снова осмотрел подсобные помещения (длинный, обитый жестью стол, плита, рукомойник), раздевалку (два ряда фанерных шкафчиков с отверстиями в каждой дверце), хлораторную (те же шкафчики, баллоны с жидким хлором, шеренга резиновых сапог у стены), «высокую сторону» (громоздкие шкафы из частой проволочной сетки, уходившие под самый потолок с понижающими трансформаторами внутри и десятком счетчиков снаружи, желтые резиновые боты, резиновые перчатки, резиновые коврики на железном полу, схема электрооборудования в застекленной рамке на стене), мое собственное рабочее место (помещение, отгороженное от машинного зала стеной, а внутри шкаф с конденсаторами, шкаф с расходомерами, шкаф с амперметрами и вольтметрами, письменный стол, радиола на подставке, стол машинистов, полка со справочниками, четыре стула, скрепленных металлическим каркасом, как в кинотеатре средней руки). Я сел за письменный стол. Клавдия Тихоновна опустилась на скамейку у стены. Она разглядывала меня, как женщины рассматривают в универмаге вещи, которые им не по карману.
— Игорь Алилуевич, вы, извиняюсь, узбек?
— Нет, — сказал я. — Я татарин.
— То-то я и смотрю, — сказала Клавдия Тихоновна, — уж больно черные вы… — И засмущалась.
Я вынул из кармана сигареты, закурил, откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
В чем заключается работа станции? Я отворил скрипучую дверь, переступил порог чердака памяти, включил фонарик и осторожно двинулся вперед, стараясь не измазаться в пыли. «На территории станции расположены четыре скважины, — сказала вчера Вера Ивановна. — Скважины под номерами 92, 93, 94, 95. Скважина № 95 стоит в резерве». Что же такое скважина? Я посветил фонариком.
На различной глубине от поверхности земли залегают водоносные пласты. Скважины, естественно, бурят, чтобы добраться до этих пластов. В колодец, который и есть скважина, опускают обсадную трубу, чтобы укрепить стенки. В трубу опускают следующую — поменьше диаметром — и в ней установлен насос.
Придет время, он начнет крутиться, как положено насосу, и вода поднимется на поверхность; мы можем увидеть ее своими глазами и попробовать на вкус. Труба, о которой идет речь, соединена оголовком с двумя другими трубами, и на каждой из них по задвижке, чтобы мы могли подавать воду, скажем, кирпичному заводу. Или сбросить ее в реку, если результат анализа оставляет желать лучшего. Нет худа без добра, и, сбрасывая воду в реку, мы можем установить на конце сбросной трубы водомер и определить, сколько воды в кубических метрах даст данная скважина в час. Это и будет дебит скважины.
— Клавдия Тихоновна, на станции имеется таблица дебита скважин? — спросил я машинистку.
И получил ответ: да, имеется. Лежит на вашем столе под стеклом. Под стеклом я обнаружил пожелтевший прямоугольник бумаги, из которого следовало, что 6 апреля 1975 года т. Кармелюк А. П. произвела замер дебита скважин. Ниже шли результаты замера:
Скв. № 92 — 284 м3/ч;
Скв. № 93 — 260 м3/ч;
Скв. № 94-320 м3/ч;
Скв. № 95 — 235 м3/ч;
Скв. № 50–74 м3/ч;
Скв. № 170 — 57 м3/ч;
Скв. № 172 — 90 м3/ч;
Скв. № 192 — 63 м3/ч.
— Все ли скважины работают? — спросил я.
И получил ответ:
— Все, кроме № 95 и № 170. У последнего номера сломан переключатель ввода, Игорь Алилуевич.
— Я не Игорь Алилуевич. Я Игорь Халилович, — сказал я.
И вспомнил Валю — сильно и нежно очерченные губы, кончик языка, трогавший их осторожно, как ямку в десне, глаза, безразлично обрабатывающие посетителей, меня, весь белый свет, и в которых нет-нет, да вспыхивал огонь, как в углях под слоем пепла. Потом лицо ее всколыхнулось и унеслось прочь, как листок, выпавший из пальцев и подхваченный осенним ветром. Осталась только Клавдия Тихоновна, прикрывавшая ладонью запухший рот в тщетном усилии подавить зевоту, да отчетливо слышимый сквозь стену мерный рокот насосов. Да муха, чудом выжившая в темном углу и бившаяся теперь о стекло окна, стремясь наружу — к концу своих мыканий и мотаний.