Рука похолодела от размазанных слез, но она чувствовала и более глубокий холод, холод снежинок, опустившихся на ее тело. Снег был самым настоящим, значит, и голос брата, контакт с запретным миром, в который он ушел и в котором потерялся, его отчаянное положение… все было настоящим.
Потерялся. В мире, чье настоящее имя она еще не знала. Она называла его Старым Запретным Местом. И в этом личном имени все было правдой.
Таллис встала, вышла в сад и взялась руками за перекладины ворот, ведущих в поля. Стояла блестящая звездная ночь. Она ясно видела Кряж Морндун и деревья, собравшиеся на земляных валах старой крепости. В тишине она слышала и слабое журчание воды, бегущей по Лисьей Воде. Повсюду она видела следы – или слышала звуки – ночной жизни, наполнявшей эту землю…
Повсюду, но только не в направлении на Райхоупский лес, источник печали Гарри. Мрачный лес наполняла только тьма, ошеломляющая черная пустота, которая хотела всосать ее, маленькую рыбку, в свой огромный, всепоглощающий рот.
VI
Загремевший на кухне горшок вырвал Таллис из задумчивости. Она не знала, как долго она стояла у ворот, глядя на тихую землю, но уже рассвело, небо над деревней Теневой Холм пламенело всеми оттенками красок.
Она почувствовала себя свежей и полной энергии, почти возбужденной, и через заднюю дверь ворвалась на кухню. Мать, застигнутая врасплох, от неожиданности даже выронила кастрюлю с водой, которую она несла к плите.
– Боже всемогущий, ребенок! Ты забрала у меня десять лет жизни!
Таллис скорчила виноватую гримасу, обогнула большую лужу воды и подобрала медную кастрюлю. Мать встала раньше, чем обычно. Она была в халате, волосы стянуты платком, без макияжа; ее заспанные глаза глядели на дочь.
– Бога ради, что ты здесь делаешь? – спросила мать, поплотнее запахивая халат. Она взяла у Таллис кастрюлю и сунула ей в руки изодранную половую тряпку.
– Я не ложилась, – ответила Таллис, опустилась на колени и принялась собирать холодную воду.
Мать с любопытством посмотрела на нее:
– Ты не спала?
– Я не устала, – соврала Таллис. – И сегодня воскресенье…
– И мы собираемся в Глостер, к службе, а потом к тете Мей.
Таллис и забыла о ежегодном визите к тете Мей и дяде Эдварду, от которого она не получала никакого удовольствия. В их доме пахло сигаретами и кислым пивом. Кухня всегда была полна стиранным бельем, висевшим на веревках, тянувшихся от стены к стене; и хотя там подавали к чаю свежий хрустящий хлеб, на него можно было намазать только комковатый желтый майонез. Ее двоюродный брат, Саймон, приезжавший домой на каникулы, называл его «тошнотворной приправой».
Они вместе убрали лужу. В ванной задвигался отец. Таллис хотелось, чтобы он был здесь, когда она будет в первый раз рассказывать о странных и удивительных событиях этой ночи. Но потом, глядя, как мать набирает новую воду для яиц и ставит ее на плиту, она порадовалась, что отца не было.
– Мамочка?
– Сходи и умойся. Ты выглядишь так, как если бы тебя связали и протащили через лес. Но сначала передай мне яйца.
Таллис передала яйца, предварительно встряхивая каждое: если оно не булькает – значит, свежее, согласно Саймону.
– Ты рассердишься, если Гарри вернется домой? – наконец спросила она.
Мать клала яйца в воду и даже не вздрогнула.
– Почему ты спрашиваешь такие глупости?
Таллис какое-то время молчала.
– Ты очень много спорила с ним.
Мать нахмурилась и беспокойно посмотрела на нее сверху вниз:
– Что ты хочешь сказать?
– Ты и Гарри не любили друг друга.
– Это неправда, – резко сказала женщина. – В любом случае ты тогда была слишком мала и не можешь помнить Гарри.
– Я очень хорошо помню его.
– Ты можешь помнить, как он уехал, – ответила мать, – потому что это было печальное время. Но ничего другого. И конечно, никаких споров.
– Но я помню, – тихо и настойчиво повторила Таллис. – И они очень огорчали папу.
– А сейчас ты очень разозлила меня, – сказала мать. – Пойди отрежь хлеб, если хочешь хоть как-то помочь.
Таллис подошла к хлебнице и взяла большой батон с обожженной корочкой. Она начала соскребать обгорелую верхушку, хотя ей очень не хотелось этим заниматься. Ей, увы, никогда не удавалось поговорить с матерью о действительно серьезных вещах. На глаза навернулись слезы, она громко вдохнула воздух. Мать недоуменно, с сожалением, посмотрела на нее:
– Что ты там нюхаешь? Я не хочу есть хлеб, который ты обнюхала.
– Гарри говорил со мной, – сказала Таллис, сквозь слезы глядя на суровую женщину. Маргарет Китон медленно соскребала масло со здорового куска, но ее глаза задержались на лице дочери.
– Когда он говорил с тобой?
– Прошлой ночью. Он позвал меня. Я ответила. Он сказал, что навсегда потерял меня, а я сказала, что я близко и найду его. Он говорил таким одиноким, таким испуганным голосом… Я думаю, что он заблудился в лесу и пытается связаться со мной…
– Связаться? Как?
– Лесными путями, – пробормотала Таллис.
– Что еще за «лесные пути»?
– Сны. И чувства. – Ей не хотелось рассказывать о женщинах в масках и отчетливых видениях, которые посещали ее. – В историях, на которых я выросла, есть ключи. Дедушка понимал, – добавила она, немного подумав.
– Он? Да. Я – нет. Я знаю только одно: Гарри ушел, чтобы сделать что-то опасное… он не сказал нам что… и не вернулся. И все это было много лет назад. Твой отец считает, что он мертв, и я с ним согласна. Неужели ты всерьез веришь, что он не послал бы нам письмо, если бы был жив?
Таллис посмотрела на мать. Может ли она что-то объяснить этой женщине? Рассказать, что Гарри не в Англии… и вообще не в этом мире, что он за миром? Он в запретном месте, и ему нужна помощь. Он пытается связаться со своей сводной сестрой каким-то магическим, невообразимым способом… и в том мире нет почтовых ящиков. В раю…
– Мне это не приснилось, – сказала Таллис. – Он действительно позвал меня.
Мать пожала плечами, потом улыбнулась, положила запачканный маслом нож на стол и наклонилась к дочери. Какое-то время она молчала, потом тряхнула головой:
– Ты очень странная девочка и обычно не ошибаешься. Но я не знаю, что делать с тобой. Обними меня.
Таллис подчинилась. Сначала мать обняла ее неуверенно, но потом покрепче прижала к себе. От ее волос пахло шампунем.
Немного отстранившись, Маргарет поцеловала вздернутый носик дочери и улыбнулась.
– Ты действительно помнишь, как я спорила с Гарри?
– Я не помню о чем, – прошептала Таллис. – Но я всегда думала, что он тебя расстраивал.