— Утром у меня был отличный пудинг, — объяснил Шуссель. — Но он куда-то подевался. Это так называемый скоростной омлет!
Шуссель разложил угощение на крышки от банок и стал напряжённо смотреть, как мы едим. Фредриксон жевал долго и с заметным усилием, и вид у него при этом был странный.
Наконец он сказал:
— Племянник. Что-то твёрдое.
— Твёрдое?! — вскрикнул Шуссель. — Наверное, что-то из моей коллекции… Выплюнь! Выплюнь скорей!
Фредриксон сплюнул на свою крышку два чёрных предмета с торчащими во все стороны зубцами.
— О, сможешь ли ты простить меня? — воскликнул племянник. — Это мои шестерёнки. Какое счастье, что ты их не проглотил!
Но Фредриксон ничего не ответил — наморщив лоб, он долго смотрел перед собой. И тогда Шуссель заплакал.
— Ты уж прости племянника, — сказал Юксаре. — Видишь, как он расстроился.
— Простить? — воскликнул Фредриксон. — Наоборот!
Он взял бумагу и ручку и показал, как надо соединить шестерёнки, чтобы винт и колёса заработали. Вот что нарисовал Фредриксон (я надеюсь, вы понимаете, что он имел в виду).
А Шуссель закричал:
— Не может быть! Неужто мои шестерёнки пригодились для твоего изобретения!
Мы закончили трапезу в приподнятом настроении.
Племянник Фредриксона так воодушевился, что надел свой самый большой фартук и, не теряя ни минуты, принялся красить «Морской оркестр» в красный цвет. Он старался изо всех сил: вскоре красным уже был не только корабль, но и земля вокруг. Скажу больше: такого красного существа, каким стал он сам, я в жизни не видел. Название корабля было выведено ультрамарином.
Когда работа была закончена, Фредриксон подошёл посмотреть.
— Красиво, правда же? — проговорил Шуссель, взволнованно заглядывая ему в лицо. — Я очень старался! Я с головой ушёл в работу!
— Заметно, — признал Фредриксон, глядя на красного племянника.
Потом он посмотрел на кривую ватерлинию и сказал:
— Хм.
Потом посмотрел на название и добавил:
— Хм, хм.
— Что, я неправильно написал? — встревожился Шуссель. — Говори же скорей, а не то я опять запла́чу! Прости! «Морской оркестр» — такое трудное название!
— «Морзкой оркестор», — прочёл Фредриксон.
Потом подумал с минуту и сказал:
— Успокойся. Сойдёт.
Шуссель облегчённо вздохнул и кинулся к своему дому, чтобы покрасить его остатками краски.
Вечером Фредриксон поставил в ручье сеть. И можете представить себе наше изумление, когда в неё попался нактоуз — маленький ящичек для судовых приборов, в котором лежал барометр-анероид! Я до сих пор не перестаю удивляться этим поразительным находкам!
Папа закрыл тетрадь и выжидающе посмотрел на слушателей.
— Ну как вам? — спросил он.
— По-моему, это будет замечательная книга, — серьёзно сказал Муми-тролль.
Он лежал на спине в сиреневой беседке и смотрел на шмелей. Было тепло и безветренно.
— Но признайся, многое ты просто выдумал, — сказал Снифф.
— Вовсе нет! — воскликнул Муми-папа. — То были совсем другие времена! Здесь каждое слово правда! Ну, разумеется, местами я добавил красок…
— Интересно, — проговорил Снифф, — где теперь папина коллекция.
— Какая коллекция? — не понял Муми-папа.
— Пуговичная коллекция моего папы, — повторил Снифф. — Хочешь сказать, Шуссель — не мой отец?
— Конечно, он твой отец, — ответил Муми-папа.
— Так куда же тогда девалась его драгоценная коллекция? Она должна была достаться мне по наследству.
— Хупп-хэфф, как говорил мой папа, — сказал Снусмумрик. — Почему ты так мало рассказываешь о Юксаре? Где он сейчас?
— Да кто же их разберёт, этих пап… — Муми-папа неопределённо взмахнул лапой. — Они приходят и уходят… Как бы то ни было, я сохранил их для потомков в своих мемуарах.
Снифф фыркнул.
— Выходит, Юксаре тоже не любил сторожей в парках, — задумчиво проговорил Снусмумрик. — Надо же…
Они вытянули ноги в траве и закрыли глаза, подставив лица солнцу. Было хорошо, слегка клонило в сон.
— Папа, — сказал Муми-тролль, — а неужели в те времена так странно разговаривали? «Представьте мое удивление», «послужат отрадой и уроком», «сие» и всякое такое.
— Что тут странного? — рассердился папа. — Думаешь, писатель может выражаться как попало?!
— Да, но иногда же ты выражаешься как все, — возразил его сын. — И Шуссель у тебя разговаривает нормально.
— Ерунда, — отмахнулся папа. — Это просто местный колорит. К тому же есть большая разница между тем, как мы о чём-то думаем, и тем, как мы об этом рассказываем. То есть, я хочу сказать, наши представления и рассуждения, когда мы начинаем о них рассказывать, звучат совершенно иначе, и всё это очень зависит от настроения… Так мне кажется.
Папа замолчал и принялся взволнованно листать мемуары.
— Думаете, я выбрал слишком необычные слова? — спросил он.
— Ничего страшного, — сказал Муми-тролль. — Ведь это было давно, к тому же в целом-то понятно, что ты хотел сказать. Ты что-нибудь ещё написал?
— Пока нет, — ответил папа. — Но сейчас начнётся самое увлекательное. Я почти дошёл до дронта Эдварда и Морры. Где моё перо?
— Вот, — сказал Снусмумрик. — И, послушай, напиши побольше о Юксаре. Со всеми подробностями!
Муми-папа кивнул, положил тетрадь на траву и продолжил писать.
Тогда-то во мне и проснулся интерес к столярному делу. Этот особый дар, вероятно, был врождённым — я как бы ощущал его в кончиках пальцев. Первая проба таланта была скромной. Я нашёл на верфи подходящую деревяшку, взял нож и принялся вырезать горделивое украшение, впоследствии увенчавшее крышу ходовой рубки. Оно имело форму луковицы и было покрыто аккуратной резьбой в виде рыбьей чешуи.
Фредриксон, к сожалению, почти ничего не сказал об этой важной детали оснастки судна, так как думал только о спуске на воду.
«Морзкой оркестор» был готов. Ослепительно красный в лучах солнца, он стоял на четырёх резиновых колёсах (которые призваны были спасти его на предательских песчаных отмелях) и радовал глаз. Фредриксон раздобыл где-то капитанскую фуражку с золотым галуном. Он ползал под брюхом корабля и взволнованно бормотал: