Перевод русского. Дневник фройлян Мюллер – фрау Иванов - читать онлайн книгу. Автор: Карин ван Моурик, Наталья Баранникова cтр.№ 13

Я остро чувствовала это состояние отверженности, но смерти не боялась: все во мне собралось в кулак, и кулак этот готов был драться. И защищаться не только от рака, но и от равнодушия мужа. Может быть, Митя рассуждал так: раз ей все нипочем, то к чему мое сочувствие? И, если я пыталась заикнуться о болезни, его передергивало и он говорил: «Хватит об этом! Удалили – и удалили. Все». Разумеется, мужчины не любят больных женщин. Разве тех, которым стопроцентно суждено вскорости умереть: какая насыщенная драма, переходящая в трагедию, сколько эмоций, чувств, страданий… и потом – свобода! Митя понял, что я умирать не собираюсь, совсем отстранился от меня и запил. Он и раньше выпивал, но отныне стал напиваться.

Последний миф о счастье, ребеночек, рухнул с обрыва туда же, вслед за романтикой.

Я была как та мельхиоровая вилка на чердаке.

Странно, но тянулась еще некоторое время наша жизнь в супружестве.

Во время наших поездок в родную Митину сторону с чемоданами, набитыми гостинцами для родственников и друзей, Митя был, безусловно, центром внимания, заморским гостем. Он травил истории, делился впечатлениями… А я слушала с удовольствием. Взгляд на себя со стороны – это ж безумно любопытно, хотя иногда и не особенно приятно.

– Представляете, немец спрашивает, хочу ли я выпить… (Хохот слушателей.) Нет, погодите-погодите, затем он открывает шкаф – а там… Батарея полупустых бутылок!!! Он наливает мне рюмочку, а остальное убирает обратно! (Все ржут.) В гости просто так не зайдешь – нужно назначить дату и время! Каково? А придешь, поставишь бутылку вина на скатерть, – хозяйка метнется и подставочку подложит. Уж лучше бы скатерть не была такой белой, чем терпеть эту подставочку!

– Но, вообще-то, они люди добрые, – милостиво прибавлял он.

И восхищался машинами и дорогами – ну, хоть что-то!

В нашу последнюю поездку в Ленинград, которую мы совершили через Финляндию на пароме, Митя познакомился с какими-то русскими – и исчез на время всего путешествия, не появлялся даже во время завтраков. Мне говорили, что его видели, но шарить по номерам было выше моих сил. Да и зачем.

Прямо с парома его увезла «Скорая помощь» – и новые «друзья», которые вызвали врачей, кивнули мне головой, как знакомой. Наверное, показывал им мою фотографию…

Что я делала в ту поездку в Ленинграде – убей, не могу вспомнить, память безжалостно расправилась с воспоминаниями. Помню только какой-то ужас, и больше – ничего.

Откровенно говоря, словом «эскимос» у нас в Германии не пользуются, так же как и словом «негр», – считается, что это нехорошо, нетактично. Как же я удивилась, что эскимос на русском языке – это просто название народности! То есть воскликни я в России: «Эскимос!» – никто не обидится. Так и в Италии я скажу: «Negro!» – и это будет не что иное, как «черный», и я никого не оскорбила, так уж оно звучит, из песни слова не выкинешь. Европа помешалась на лояльности, запуталась.

Чукча – это тоже не может быть обидно, если ты и есть чукча. В энциклопедиях описана такая народность. На языке чукчей это слово звучит потрясающе красиво: луораветлан. Не то название полуострова, не то лекарства, которое теперь модно принимать от стресса.

Кем точно был по национальности этот дивный персонаж с белоблинным лицом, с которым мне довелось провести вместе несколько дней, – не так уж и важно, наверное якутом. Для меня все было необычным: его внешность, манеры, мысли и происхождение (в моем представлении – с самого краешка планеты). Был он большим чиновником, влиятельным человеком в Якутии и вынашивал грандиозные планы по оснащению больниц и кардиологических клиник. Оборудование он хотел видеть своими собственными глазами, а не только на глянцевых фотографиях в брошюрах. А подписать контракт он хотел непременно в Париже, где, как он вычитал в этой самой брошюре, располагалась европейская штаб-квартира фирмы-производителя, – одним словом, по юридическому адресу.

Желание заказчика – святое дело. Мы организовали поездку и встретили Большого Якута в Париже, где он прежде никогда не бывал. Он был с виду милейший добряк, ростом едва доходил до моего плеча: ладненький, квадратненький – как человечек-плеймобиль. Его сопровождал заместитель: русский сибиряк, неповоротливый в движениях, широкий в плечах, ладонях и скулах, с неулыбчивым честным лицом и таким же, отметающим сомнения именем: Прохор.

Директор европейского филиала фирмы в глаза не видал ни эскимосов, ни якутов, ни русских сибиряков – ибо стоял на дворе девяносто третий год и до массового паломничества дельцов и туристов из России оставалось еще два-три года… Но угощал своих клиентов с истинно французским шиком – закатывал гурманские пиры, тщетно ожидая от гостей стонов и дифирамбов в адрес повара. Сибиряк ел молча, иногда только вскидывая брови – когда его рецепторы удивлялись неопознанному объекту, а бедный якут есть вообще не мог. Соусы, которыми славится французская кухня, он сразу обозвал блевотиной. Потому что для него еда – это еда в первозданном виде, в сыром. Еда должна быть ясной, распознаваемой, не перемолотой и не перемешанной. Он шептал мне в ужасе: «Я не смогу, никак не смогу это съесть. Пожалуйста, закажи мне лед. Большую миску со льдом». Тогда я потихоньку, не привлекая внимания, сообщала просьбу моего клиента официанту, и якутский чиновник закусывал льдом каждую ложечку, каждый кусочек проглоченной европейской еды, с невероятной скоростью схрустывая кубик за кубиком. Тут уж поневоле не только внимание нашего столика, но и всеобщее внимание бывало привлечено, тем не менее в каждом новом ресторане или маленькой кофейне наш гость не осмеливался открыто заказывать лед, и я должна была тайно, под шумок да на ушко, передавать его просьбу гарсону, после чего уже полресторана могло развлекаться этим невиданным зрелищем.

Надобно заметить, что одевался наш клиент очень элегантно, вместо галстука носил шейный платок. Ботиночки его блестели хорошей кожей, рубашечки выглядели точно сейчас из прачечной, но ни одним магазином он не заинтересовался: ни бутиком, ни киоском – кажется, не приобрел даже распоследнего магнитика в виде Эйфелевой башни. На саму башню мы, разумеется, полезли – как не полезть: часовых очередей из туристов там тоже еще не выстраивалось. Вышли на первой площадке – высота, красота, ветер… Ветер треплет волосы, наполняет твою грудь безотчетной радостью и сильным чувством весны, и кажется, что покачивает башню. А под тобой – прекраснейший из городов, объятый ярким шелком синего неба, обласканный золотом солнца…

Но где наш якутский гость? Вот Прохор строго глядит в сторону могилы Наполеона. А его шеф – нашла не сразу – стоит спиной к видам, вцепившись обеими руками в перила, опоясывающие по кругу стену шахты лифта, что внутри башни. Стоит, глядит в пол и трясется – без шуток! Лицо совсем побелело, глаза стеклянные… Шепотом, таким же умоляющим, каким просил в ресторане льда, умоляет меня сжалиться и проводить его вниз! А я ему говорю: «Подпишете контракт – тогда я помогу вам спуститься!»