Перевод русского. Дневник фройлян Мюллер – фрау Иванов - читать онлайн книгу. Автор: Карин ван Моурик, Наталья Баранникова cтр.№ 11

И как взлетают! Как садятся!

И, как было раньше и будет всегда, плывут под крылом облака. Глядя на них, я вспоминаю сметану.

И еще прошел год после медового месяца, покуда мы дождались разрешения для Мити на выезд в Германию. Я сразу изобрела возможность видеться с ним: сопровождать туристов в Ленинград. Несколько раз я совершила поездки к своему законному мужу как администратор туристической группы.

В любой группе всегда находился весельчак, резонер, жалобщик и опаздывающий. Какими бы разными они ни были, эти люди, которых укомплектовывали в группы, – амплуа четверки выдерживалось с жанровой точностью комедии дель-арте, и мне доставляло несказанное удовольствие убедиться в их неизменном присутствии, ибо опаздывающий опаздывает уже на первую встречу, весельчак шутит, едва произнеся приветствие, недовольный недоволен заранее, а резонер дает не всегда приятный, но точный комментарий всему происходящему – поэтому обнаруживается последним. Лишь однажды, кроме привычных, явился особый персонаж – клептоманка. Ни один ее день не обходился без маленькой невинной кражи, и она, не скрывая своей страсти, рассказывала группе о своих подвигах и демонстрировала трофеи (о чем я узнала от жалобщика). Я думаю, что наблюдение за моими туристами придало бы моим ленинградским поездкам дополнительного колорита, но, только лишь разместив группу в гостинице и передав ее экскурсоводу, я бессовестно оставляла их, не появляясь в отеле даже с целью ночевки – о, как они меня любили! И не скрывали этого.

Я ничего не замечала. То есть мне было все равно. Я готова была сносить шутки весельчака, иронию резонера, угрозы жалобщика, взять на себя вину за опоздание опаздывающего. Зато я все дни проводила с мужем и моими новыми друзьями, и каждый день был оценен нами выше его настоящих достоинств, и каждый день казался короче, чем он есть.

Хорошее это было время! Друзей у меня все прибавлялось, разных и интересных, потому что мой муж обожал проводить время в компаниях. Больше мы не гуляли вдвоем по Ленинграду, и я об этом думала с легкой ностальгией, ведь Ленинград – вот он, за окном, только выйди – и он твой! Но наше общение с Митей вне веселой компании сводилось лишь к ночным объятиям – в том случае, если не засиживались до утра где-нибудь в гостях.

Я заметила с восхищением и ужасом, что в любых обстоятельствах, в разных кругах русские могли цитировать Гете или Шиллера, Ремарка или сказочника Гофмана. Они знали переводы из Гейне! Они просили меня петь немецкие народные песни!!! А я… Мы пели в университете, конечно, что мы там пели… Французские песенки, английские. Про американского солдата, который идет по болоту. Хава нагила. Но только не немецкие! И мне приходилось из глубин, из заветных сундуков моей памяти извлекать прекрасные песенки, которые давным-давно пела нам, маленьким, мама… В эти моменты мне казалось, что я нахожусь в правильном месте, где мне разрешено быть самой собой, что я люблю моих русских друзей всей душой, до слез умиления и благодарности…

Провожали меня в Германию известно как: долгие посиделки у В-влада на кухне, самогон, песни Высоцкого (голос его хриплый, нежный, из магнитофона да в самую душу куда-то: «Идет охота на волков, идет охотаа-а!!!..»). Лишь под утро попрощались, присели на дорожку и… Ах, я обожаю русскую традицию «присесть на дорожку»! Сборы, нервы, непрерывное поглядывание на часы, торопливые признания и неуместные обещания, не то грусть, не то желание поскорей от нее избавиться… И вдруг, в последнюю минуту, в апофеозе стресса – все расселись и умолкли. Несколько секунд тишины, в которой только часы на стене проговорят: раз, два, три…

«Ну, с богом!» – и все встают с того, на что присели, на табуреточку, на чемодан ли, на колени к кому-то, встают успокоенные, обновленные и в хорошем настроении! И расстаться не так грустно, и путешествие представляется не нагромождением неудобств и нервотрепки, а чем-то манящим и романтичным: всего лишь «раз, два, три»!

Поутру после проводов я была не в себе, потому что самогон еще не успел выветриться и ночь для меня вовсе не наступала. Моя группа сверлила меня глазами и словами – справедливо, конечно. Мне на шею повесили какие-то коралловые бусы, которые запрещалось вывозить – авось, пьяная дура пронесет через таможню. А я попросила кого-то из них пронести для меня две подаренные банки черной икры – мне сказали с подчеркнуто нескрываемым удовольствием: «НЕТ!»… Пограничники отобрали и бусы, и икру, и даже спасибо не сказали. А мельхиоровая вилка из ресторана, которой клептоманка удовлетворила свою потребность что-нибудь стянуть и которую сунули мне в сумку (о чем я и не подозревала), непостижимым образом переехала на постоянное местожительство в Германию. Она и сейчас лежит где-то на чердаке, никому не нужная, ведь той, которая ее стащила, она нужна была исключительно в момент кражи, не более того. Цель достигнута – потерян интерес…

Так год и пролетел. В тот день, когда Дмитрий прилетел во Франкфурт, ожидание этого события достигло своего апогея и в некотором смысле исчерпало себя. Так и казалось, что после всех препятствий и безумств, с которыми эти препятствия преодолевались, не может быть гладкого и красивого прибытия героя мелодрамы на немецкую землю. Но все же на прибытие Мити собралась посмотреть изрядная толпа народу, даже не поленились для этого приехать во Франкфурт – ближайший от Фрайбурга международный аэропорт. А впрочем – не сама ли я позволила всем, кто изъявил желание, ехать со мною встречать мужа? Уж не собрала ли я их нарочно, взглянуть на мой триумф? Хотя мне и самой с трудом верилось в то, что это наконец произойдет: он выходит, в руках у него розы, и он сразу узнает в толпе мои льняные волосы, мои глаза, в которых блестят слезы счастья… Розы-слезы… О нет. Я знаю, что все будет по-другому. Выходи, Митя. Уже все вышли. Уже – никого. Уже на меня все смотрят – и даже не вопросительно, а как бы: «Ну, что ж, может, оно и к лучшему?»…

Митю вывели под белы рученьки двое полицейских, хотели, прежде чем отпустить, убедиться в том, что его действительно ожидает жена. Что он – не этнический немец, не еврей, что он – русский муж какой-то сумасшедшей немки. Что ему – не в отстойник для эмигрантов, а в обычный выход для нормальных людей.

Чемодана у него не было, а только пластиковый пакет, в котором лежали штаны, рубашка и бутылка водки. Все встречающие выглядели довольными, переговаривались, сверкали взглядами: уникальный случай, настоящий русский и, подумать только! – симпатичный, как киноартист. Мамина подруга шепнула маме: «Маргарита, ты знаешь, а это вовсе не так уж ужасно! Он просто charmant! По нему и не скажешь, что он русский!»

Вот разве в ресторане Митя сразу – бух! – выставил водку на стол, за что наше собрание чуть не разогнали. А в остальном он ничем не показал себя с необычной для немцев стороны, и гостям, настроенным скептически, не выпало ни одной козырной карты; гости непредвзятые, сгорающие от любопытства, выказали Мите свое благоволение, а гости, верящие в силу любви, воодушевились, найдя подтверждение своей вере.