Святослав (Железная заря) - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Генералов cтр.№ 66

На этом беды империи не закончились. На истощённый войнами своего жаждущего славы правителя византийский народ обрушились небесные кары. 2 сентября 967 года произошло страшное землетрясение в провинциях Гонориада и Пафлагония, а город Клавдиополь был разрушен до основания. Стояла тёмная прохладная ночь, и жители, спящие в своих постелях, умерли не успев понять, что произошло... В мае следующего года горячие ветры высушили землю, лишив влаги садовые деревья и виноградники. Солнце сожгло урожай. Наводнением, случившимся 5 июня, чуть не смыло великий город Константина. В стране начался голод. Казна была достаточно богатой, чтобы спасти голодающий народ, но Никифор продолжал её набивать, преследуя невесть какие цели. Модий хлеба вместо одной номисмы стал стоить две, хотя волею императора можно было искусственно снизить цену раза в четыре. Более того, используя правящее положение своей семьи, нарушая закон, по которому знати было запрещено заниматься торговлей, брат Никифора, Лев, скупал и без того дорогой хлеб, продавая его потом втридорога.

Не имея возможности отомстить за обиды силой, ромеи били императора язвительным словом. Так, рассказывали, что к Никифору, проводившему учения со своими войсками, как-то подошёл седой согбенный, опирающийся на клюку старик и попросился принять его в стратиоты. Старика высмеяли, царственные брови базилевса взлетели вверх над смеющимися глазами.

— Я приму тебя с условием, если назовёшь мне хоть одну причину, по которой я должен взять в войско выжившего из ума слабого старика.

— Неправда! — возразил старик. — Я стал теперь значительно сильнее, чем в те времена, когда был молод!

— Как это? — вопрос императора был едва слышен из-за хохота стратилатов и стоявших за ними этериотов, но старик услышал.

— А потому что раньше купленный за номисму хлеб я не мог нести и грузил на двух ослов, а в твоё царствование купленный за две номисмы хлеб я ношу, не ощущая тяжести!

Смешки прекратились, перестал улыбаться и базилевс. Нависнув над не испугавшимся его стариком, он прошипел сквозь зубы:

— Уйди, старый дурак! Не то я велю тебя до смерти забить плетьми!

Пресечь народные волнения можно было только славой побед ромейского оружия и дипломатии. Нужно было проучить Болгарию, через землю которой смело ходили угры и нападали на границы империи, и снова опрокинуть мечами агарян. Тяготы новой войны снова ложились на народные плечи.

Слухи о войне на стороне Византии то ли с болгарами, то ли с уграми, то ли вообще с сербами шли от своих и заморских купцов. В Осинки их привёз Блуд. Он правил службу в Ольгиной дружине и жил с женой в Киеве. Как ему удалось перейти, он не говорил. Сетовал, что Волковы кмети теперь с ним не здороваются, а то и вовсе злое словцо в глаза и в спину молвят. Колот объяснял ему:

— А ты что хотел? Переветников не любят.

— Какие переветники? Дело-то общее.

— Дело общее, да правители разные. Видал, наверное, как зло на Масленную сшибаются друг с дружкой, волю дай, так поубивались бы. А в походе только и обсуждали, когда в степи во вшах да с комарами вспоминали сытых Ольгиных кметей, а после похода и вовсе свысока на них смотрим.

— Было дело. Игоревы воины из зависти к воеводе Свенельду князя своего на смерть идти уговорили.

— Ну вот, согласился. То-то...

Шла уборная страда. Колот пришёл с поля усталый, стянул с себя волглую рубаху. Хлопнула дверь, терем наполнился голосами Оттени, Старка и малого Бретени, что уже во всю помогал взрослым. Пронзительно заголосил в зыбке маленький сын. Колот поморщился от младеньческого крика, сказал подскочившей к малышу жене:

— Пойдём, польёшь на меня.

Пока Колот, фыркая, обтирал себя под струёй, появился Блуд, чистый, ухоженный — Ольгиным платили достаточно, чтобы нанять наймита, что вместо хозяина в поле будет — с подстриженной светлой бородой и насмешливым взглядом голубых глаз. Колот, почувствовав вдруг разницу между ним, грязным, пришедшим со страды, и Блудом, съежился, будто для удара, посмотрел на друга с вызовом и неожиданно рассмеялся, устыдившись своей слабости.

— Заходи в дом, дружище, рад тебя видеть!

— Не, — помотал головой Блуд, — давай здесь на воздухе.

Сели на недавно насыпанную завалинку. Колот с наслаждением вытянул ноги и прислонился спиной к шершавой бревенчатой стене. Предложил:

— Сказывай, какие вести? Как служба?

— Служу — не тужу, — отозвался Блуд. — Мотаюсь часто из Вышгорода в Киев да обратно. Вятшие, вишь, не торопятся переезжать в Киев, да княгиня сама на два дома живёт.

— Так ты на посылках, что ли? — усмехнулся Колот. - А у Святослава в десятниках ходил!

— Не у Святослава, а в походе хазарском! — разозлился Блуд. — Теперь не в земле, как ты, воин, ковыряюсь, а службою сыт.

— Неужто для бывалого кметя места лепше не нашли?

— Предлагали отроков обучать. Да туда стариков ссылают, а я ещё молод и сил полон. Ну пока вестоношей, потом повыше поднимусь, не все с воевод начинали. Да и к дому я привязан, жена, вон, молодая.

— Давно ли?

— Не смейся. То раньше было, а теперь я остепенился. Дитёнок скоро народится.

Блуд сердито отвернулся от улыбающегося друга, затем, перекипев, молвил:

— Ты тоже скоро без дела не останешься. Будет всё же война да не с кем-нибудь, а с самим царём болгарским.

— Почём ведаешь?

— Ольгина челядь по углам шепчется и нашим передаёт. Ольга против войны, Святослав потому в Тмутаракане и отсиживается, чтобы с матерью не ругаться, а давеча княгиня Святославовым нарочитым, кроме Свенельда, и вовсе запретила ей на глаза показываться.

Колот задумался на некоторое время. Снова поход. Снова покидать родные места. На краю веси высокий женский голос тянул песню, ему вторили, когда нужно было подпевать. Запах трав, земли, брёвен дома наполнял грудь, приятная нега после тяжёлого трудового дня наполняла тело. Меньшой Отенин сын, Павша, выкатился со смехом на крыльцо вместе с сестрой Зарёнкой. Так был далеко болгарский царь, который чем-то насолил их князю, что тот собрался воевать его землю. Мелькнула шалая мысль: дать отступного тиуну и соскочить со службы, остаться здесь и растить детей, работать, отмечать праздники, радоваться жизни, как радовался когда-то его отец, как радуется брат и многие другие. Нет. Где тогда будут те уважительные взгляды соседей и родичей? Где будет гордость Старка за сына? Он рождён, чтобы не быть, как другие. А разве можно оставить воинское братство, когда твои братья по оружию горой друг за друга, и ты поворачиваешься к врагу, зная, что твою спину всегда прикроют. Сказки у вечерних костров, опьяняющая ярость битвы, далёкие города и страны, разве можно это бросить? А князь? Благодаря его мечу да Ольгиным стараниям сейчас Павша с Зарёной резвятся во дворе, у соседей в стае мычит корова, а на краю веси поют песни. Вон у чехов, ляхов, угров, да и тех же болгар, мужик вечером спать ложится, а утром не знает, куда пойдёт, в поле или в лес, семью да скотину от находников укрывать. Нет, не гоже дома отсиживаться. А коли убьют, так Святослав щедро одаривал семьи погибшего, особенно если воин был отважный.