Падение Римской империи - читать онлайн книгу. Автор: Питер Хизер cтр.№ 106

Для дунайского стиля характерно скорее трупоположение, нежели трупосожжение , с большим количеством предметов, погребенных в сравнительно немногочисленных богатых захоронениях. (Множество других людей было предано земле либо с крайне немногочисленным погребальным инвентарем, либо вообще без него.) Среди этих характерных предметов встречаются уникальные ювелирные украшения: в частности, это массивные полукруглые броши, позолоченные пряжки, серьги с многогранными подвесками и золотые ожерелья. Также практически повсеместно встречаются оружие и доспехи: седла, окованные металлом, длинные прямые мечи, применявшиеся в коннице, и стрелы. Погребальный инвентарь также демонстрирует некоторые весьма странные детали ритуала; довольно обычным делом было, к примеру, хоронить вместе с покойником деформированные металлические зеркала. Типы вещей, обнаруженные в могилах, позы, в которых лежат погребенные, и, кроме всего прочего, способ ношения, в частности, женщинами их одежды — закрепленной застежками, или фибулами, на плечах, а другим концом свободно ниспадающей спереди, — все повторяет образцы, характерные для безусловно германского погребального инвентаря IV в. Эта традиция ритуалов и приношений оформилась тогда и развивалась в дальнейшем среди самых широких кругов подданных Аттилы на Большой Венгерской равнине в V в.

Итак, факт почти полного отсутствия гуннских погребений, вероятно, объясняется довольно просто: гунны стали одеваться так же, как покоренные ими германцы, подобно тому как они овладели готским языком. Если это так, то отличить гунна от гота или представителя какой-либо другой этнической общности на основании материала захоронений было бы практически невозможно. Однако даже если допустить, что наши «подлинные гунны» лежа! здесь, перед нами, в «замаскированном» виде, тем не менее это отнюдь не отменяет того факта, что в эпоху гуннского владычества и на самой Большой Венгерской равнине, и вокруг нее существовало огромное множество германских погребений. Что мы обнаруживаем в богато убранных захоронениях в «дунайском стиле», так это останки многих представителей окружения Аттилы из числа его подданных германского происхождения. Датировка и географическая локализация делают данное утверждение бесспорной истиной .

Всякий раз, когда очередное варварское объединение вливалось в состав державы Аттилы, человеческие ресурсы этого объединения мобилизовывались для участия в военных предприятиях гуннов. Это обстоятельство обусловило рост гуннской военной организации, и рост очень быстрый, за счет поглощения все больших масс германцев Центральной и Восточной Европы. В краткосрочной исторической перспективе данный факт способствовал укреплению обороноспособности римского Запада. Как полагают многие историки, причина того, что поток германских переселенцев иссяк после кризиса 405–408 гг. (см. гл. V), заключалась в том, что те, кто не пересек границу приблизительно до 410 г., оказались поглощены империей гуннов; существует обратная связь между масштабом переселений на территорию Римской империи и ростом гуннского могущества .

Однако на более длительном временном этапе мирная передышка оказалась всего лишь иллюзией, и череда гуннских властителей добилась чего-то вполне сопоставимого с тем, чего добились Сасаниды на Ближнем Востоке. Впервые в истории Римской империи гуннам удалось сплотить большое количество европейских соседей Рима в нечто похожее на противостоящую империи сверхдержаву.

Всю мощь этой вновь возникшей экстраординарной военной машины первой ощутила на себе Восточная Римская империя, чьи города на Балканах сильно пострадали в 441–442 гг. и вновь в 447 г. После двух поражений в ходе кампании 447 г. восточноримские власти были не в состоянии нанести удар по державе Аттилы. Поэтому в 449 г. они были вынуждены прибегнуть к той самой попытке устранения Аттилы, к которой невольно оказались причастны Максимин и Приск. Впрочем, Аттила не позволил Константинополю «соскочить с крючка». Отказавшись обсуждать проблему перебежчиков и повторив свое требование создать санитарный кордон поту сторону дунайской границы, теперь он потребовал еще и того, чтобы восточноримские власти сосватали его секретарю, римлянину по рождению, жену знатного происхождения с подобающим ей приданым. В том случае, если бы эти требования не были удовлетворены, они, вероятно, могли бы послужить в качестве повода к войне, и постоянная активность Аттилы свидетельствует о том, что он деятельно готовил еще одно крупномасштабное вторжение на Балканы.

В 450 г. дипломатическая тональность должна была резко измениться. Очередное римское посольство направилось по тому самому пути, который в предыдущем году проторили Приск и Максимин. В состав этой миссии входили Анатолий, один из двух высших военных чинов при восточноримском дворе (magister militum praesentalis), и Ном, магистр оффиций (magister officiorum). Анатолий был хорошо знаком Аттиле, поскольку вел с ним переговоры о заключении перемирия, которое последовало за гуннскими победами в 447 г. Едва л и стоит представлять себе более блестящий дипломатический дуэт: одно из условий Аттилы заключалось в том, что он будет иметь дело лишь с самым знатным послом.

Римская версия того, что произошло далее, изложена Приском: «Поначалу Аттила говорил с ними надменно, но в дальнейшем он был обезоружен обилием их даров и смягчен их льстивыми речами». В итоге «Аттила поклялся, что будет соблюдать мир на прежних условиях, очистит римские владения вплоть до берегов Дуная и перестанет поднимать вопрос о перебежчиках, если римляне ему гарантируют, что впредь не станут принимать у себя бежавших от него людей. Он отпустил и Вигилу… и многих пленников без выкупа, из уважения к Анатолию и Ному, которым были подарены кони и шкуры диких животных» (Prisc., fr. 15.4, p. 299).

Нечасто переговоры на столь высоком уровне завершаются столь удачно. В Константинополь послы возвращались в приподнятом настроении, везя с собой секретаря Аттилы, которому предстояло обрести достойную супругу. Впрочем, вскоре выяснилось, что Аттила урегулировал свои отношения с Константинополем не потому, что он, в соответствии со стереотипным восприятием варвара, был побежден хитроумием своих восточноримских партнеров, но потому, что он стремился обезопасить свой восточный фронт, замыслив осуществить широкомасштабное вторжение в пределы Западной Римской империи.

Как пишет Приск, задумать очередной набег Аттилу подвигла жажда новых великих завоеваний, в которых он видел осуществление той самой судьбы, что была предначертана ему богами и удостоверена обнаружением Марсова меча, — судьбы завоевателя всего мира. Во время своей посольской миссии Приск летом 449 г. стал свидетелем того, как Аттила, по его мнению, с безрассудной гордыней отнесся к послам, прибывшим из Западной Римской империи. После этого повествование естественным образом обратилось к оценке Аттилы, и Приск с удовольствием процитировал то, что один из послов высказал по этому поводу: «Великая удача [Аттилы] и то могущество, которое она ему даровала, сделали его настолько надменным, что он не принимает никаких советов, если не уверен в том, что они идут ему на пользу. Ни один из прежних правителей Скифии… никогда не достигал столь многого за столь краткий срок. Он властвует над островами в океане [Атлантическом, или Западном] и, помимо всей Скифии, даже римлян заставил платить ему дань… Чтобы расширить пределы своей державы, теперь он намерен идти войной на персов» (Prisc., fr. 11. 2, p. 277).