Кровавый век - читать онлайн книгу. Автор: Мирослав Попович cтр.№ 100

В ту пору партизанских «батьков» насчитывалось много, и временами они были безликими и безвольными фигурами; от них требовалось в первую очередь, чтобы они угадывали настроения своих «хлопцев». Некоторые были волевыми хищными натурами, которые умели подчинять людей и долго держались на поверхности.

Как подобает лицам, близким к «нижнему миру», все они отличались чрезвычайной жестокостью. И каждому, чтобы его слушались, необходимо было иметь одну главную добродетель: везенье.

Петлюра чувствовал себя ближе к Богу. Но ему не везло.

Симон Петлюра избрал единственно возможный путь, на котором побеждают национал-патриотические движения: путь национальной солидарности. На этом пути выиграла Польша, где межпартийные дрязги и социальные противоречия отступили перед угрозой полной потери независимости от России. Попытки национал-социалистов возглавить беспокойное украинское общество под лозунгами социальной справедливости, чтобы на волне мощного крестьянского движения добыть в борьбе также и независимость, оказались неэффективными: эту нишу захватили коммунисты. Национал-социалистам, как левым эсерам, так и независимым эсдекам, оставалось соперничество с более сильным противником, а затем и капитуляция с дальнейшим вступлением в ряды компартии. Длительное время они имели иллюзии относительно сосуществования с ВКП(б) под суверенитетом Коминтерна. Но коммунисты ни с кем власть не делили.

Национальная солидарность – это как любовь и как деньги: или она есть, или ее нет. В Украине ее не было.

Украинская элита была расколота с самого начала и до самого конца. Родзянки, Драгомировы и другие потомки казацкой старшины Богдановых времен, которая предпочла Россию Польше и добивалась только равноправия с имперским дворянством, в своем подавляющем большинстве слилась с российским благородным сословием и, возможно, считала Украину своей «малой отчизной». К идеологии «малой отчизны» склонялись и те либерально-демократические круги высокой национальной элиты – Вернадский, Кистяковский, Тимошенко, Василенко, Лизогуб, которые держались российских либералов, а затем, когда «большая отчизна» стала красной диктатурой, были по крайней мере лояльными к правоцентристской авторитарной власти Скоропадского. Низшие прослойки национальной интеллигенции со своей демонстративной «простонародностью» не в состоянии были наладить сотрудничество с российской элитой, что толкнуло правоцентристских либералов частично к аполитичности и к эмиграции, частично даже к российской генеральской хунте. Скороспелые «мартовские» национал-социалистические политики и их интеллектуальное ядро – группа левых «интеллигентов-эсдеков» – разрывались между национальными и социальными лозунгами и не могли согласиться с потерей демократии и военной диктатурой. Эти силы тоже быстро оказались невостребованными, и лидеры их в разгаре войны эмигрировали.

Украина вошла в состояние полной атомизации. Боевые действия, как везде в прежней России, велись преимущественно вдоль железнодорожных путей; и там в местечках и на станциях какие-то организующие функции неизменно при всех властях выполняли три лица – начальник станции, телеграфист и начальник милиции, они же банда или отряд под флагом той стороны, которая была сверху. Что творилось по далеким селам, того мы не знаем. Везде было полно оружия и действовали свои отряды, и никто никого не слушал, а воевали зачастую с соседними селами. Из этих небольших отрядов формировались большие, которые иногда не признавали ни одной власти, а иногда меняли флаги. Такими были и «петлюровские» отряды, такими были и «зеленые», и анархисты, и красные.

Красные формирования прошли через тот же этап хаоса и «эшелонной войны», что и повстанческая армия УНР. Но большевикам удалось наладить дисциплину в войсках – отчасти благодаря чрезвычайной жестокости чекистских и получекистских вооруженных структур. Но главной цементирующей силой была централизованная политическая партия, которая везде поставила своих комиссаров. Такой централизованной силы у Украинского государства не было, и в нем начались быстрые процессы внутреннего распада.

Была ли потеря независимости проявлением фатальной «украинской ментальности»?

Анна Вежбицкая отмечает, ^[255] что в русской культуре, как и в английской или немецкой, есть разница между понятием свободы (аналогии – в латинском libertas) и воли (в англ. freedom). Свобода-liberty – институционное явление, тогда как соответствующие слова национального происхождения freedom, Freiheit, воля) обозначают в первую очередь освобождение, независимость от чего-то. Действительно, у Пушкина: «…темницы рухнут, и свобода вас встретит радостно у входа» – если бы встречала воля, это был бы акт личного освобождения, не больше, но декабристов должно встретить общество с правовыми институтами свободы. Зато «на свете счастья нет, а есть покой и воля» – эквивалент личного счастья воспринимается не как социальный институт, а как сугубо личная независимость. В отличие от freedom, воля в русской культуре имеет привкус хаоса, своеволия, вольницы.

В польской культуре, как отмечает Вежбицкая, воля относилась именно к юридическим (или, точнее, некодифицируемым традиционным) привилегиям и вольностям благородного сословия (zlota wolność). Когда же Польша потеряла независимость и была разделена соседями, zlota wolność стала в первую очередь именно государственной самостоятельностью, независимостью.

Именно таким было понимание свободы («вольности») в давние казацкие времена и в Украине. Касиян Сакович в «Скорбном стихотворении на похороны знатного рыцаря Сагайдачного» писал:

Свобода-«вольность» у авторов барочных произведений вплоть до Сковороды воспевается как «лучшее и ценнейшее благо» (Антоний Радивиловский) и всегда противопоставляется «неволе». Но это благо, которое может быть добыто лишь собственной кровью, по-благородному и по-казачьему, приобретает на протяжении веков в Украине в первую очередь социальные, а не национальные характеристики.