Весна и осень чехословацкого социализма. Чехословакия в 1938–1968 гг. Часть 1. Весна чехословацкого социализма. 1938–1948 гг. | Николай Платошкин | страница 49 | LoveRead.ec

Молотов. Очень приятно, что договор Вам понравился.

Иден. У меня не возражений против договора. Но я хотел бы сказать следующее. Так как теперь положение между нами стало ясным, мне хотелось бы, чтобы мое правительство получило возможность высказаться в положительном смысле после подписания этого договора. Я был бы благодарен, если бы г-н Молотов согласился сообщить мне время подписания и время опубликования этого договора, чтобы я мог заранее сообщить об этом моему правительству.

Молотов. Я так понял г-на Идена, что он по существу считает договор хорошим и теперь только хочет узнать, когда он будет подписан, а также время его опубликования. На это я могу ответить, что сегодня же даю телеграмму в Лондон нашему поверенному в делах о том, что г-н Иден относится к этому договору положительно, и что мы ждем г-на Бенеша в Москву для подписания договора.

Иден. Это хорошо, только я очень прошу дать мне 24 часа, чтобы я мог сообщить премьер-министру о том, что здесь произошло, иначе он, возможно, будет удивлен, когда узнает, что г-н Бенеш едет в Москву.

Молотов. Я вполне с этим согласен»^[235].

Таким образом, Иден был вынужден сделать хорошую мину при плохой игре и опять попытался перевести стрелки на Черчилля. Примечательно, что Иден ни разу не поправил Молотова, когда тот говорил о советско-чехословацкой границе как об уже реальном факте. Это означало, что Англия тоже смирилась с переходом Западной Украины и Западной Белоруссии к СССР.

Итак, 23 октября 1943 года Иден был ознакомлен в Москве с проектом советско-чехословацкого договора. Так как этот договор составили по образцу советско-английского, Идену было трудно что-либо возразить по существу, тем более что СССР и ЧСР как суверенные государства могли заключать между собой любые соглашения и без учета мнения Англии.

25 октября Фирлингер писал Бенешу о своей беседе с Иденом за обедом: «Иден мне твердил, что Молотов ему сегодня показал текст нашего договора и что он был приятно поражен. (Здесь Иден опять лукавил: текст был ему показан 23 октября. – Прим. автора.). Договор, мол, очень хороший, и никаких возражений против него быть не может. Он сожалеет, что ранее не знал текста и что мы с самого начала делали из него большую тайну. Если бы этого не было, то вопрос был бы давно решен»^[236].

Говоря проще, теперь Иден пытался свалить британскую обструкцию на самого Бенеша. Тот же 26 октября заявил советскому поверенному в делах, что намерен приехать в Москву как можно быстрее.

12 ноября перед поездкой в Москву Бенеш встретился с членом польского эмигрантского правительства социалистом Станчиком. Тот с надрывом спрашивал Бенеша, не хотят ли русские сделать из Чехословакии советскую республику и «болыпевизировать» ее.

«Я ответил:

…Скажу Вам, чего хотят русские: окончательно решить украинский вопрос. Без этого они эту войну не закончат и согласно этому поступают. Потом я подвел его к новой русской карте Европы с новыми русскими границами и показал ему их. Он был очень потрясен – искал Вильно и Львов и, наконец, заявил: ни один поляк никогда не примет границы без Львова. – Я на это: все бы можно решить, но без Львова это не удастся. Сказал ему, что линия Керзона отдала Львов русским. Он ничего не ответил… Я объяснил ему, что смешно бояться, что они хотят сделать из них (поляков) советскую республику и болыпевизировать их. Показал ему договор – статьи 3 и 4. Он был очень удивлен четким положением договора против «Дранг нах Остен» и уважением суверенитета и внутренних дел…»^[237]

На следующий день Бенеш уже говорил с премьером польского эмигрантского правительства Миколайчиком, заменившим погибшего в авиационной катастрофе Сикорского, по просьбе последнего. Когда Бенеш разъяснил Миколайчику положения советско-чехословацкого договора, тот «был очень доволен… разъяснениями и также удивлен тем, что об этом всем можно было договориться с Россией». Но о границах с СССР Миколайчик, по его словам, пока говорить не хотел. Мол, даже если он и пойдет на исправление границ в обмен на приращение территории Польши за счет Германии (именно это и предложил на конференции в Тегеране Черчилль), то непонятно, как к этому отнесутся Англия и Америка.

При этом премьер опять твердил, что ему неясны цели советской политики в отношении Польши. Не хотят ли русские ее «болыпевизировать»? Бенеш показал советскую карту Европы и Миколайчику, и тот «никак особо не реагировал». Бенеш убеждал Миколйчика, что Советы искренне хотят независимости Польши. «Только путем сотрудничества с Советами, – продолжал он, – мы (Чехословакия и Польша – прим. ред.) можем обеспечить свое будущее как самостоятельные государства. Кроме того, советизировать нас либо оказывать давление, чтобы мы сами провозгласили советские республики, с моей точки зрения, вскоре, а то и сразу же после войны, сделало бы невозможным нынешнюю советскую политику в отношении Англии с Америкой. А она для Советов гораздо важнее, чем желание иметь рядом с собой советскую Польшу или Чехословакию. Конечно, они хотят иметь рядом дружественные им Польшу и Чехословакию, и это, по моему мнению, естественно»^[238].

Миколайчик признал, что польское правительство сделало ошибку, развязав пропагандистскую кампанию против СССР.

В начале декабря 1943 года через Тегеран (где только что завершилась первая встреча в верхах «большой тройки» Сталина, Рузвельта и Черчилля) Бенеш наконец прибыл в Москву. Уже на первой встрече в театре 12 декабря Сталин попросил у Бенеша совета, как можно договориться с Польшей. Бенеш ответил: «…Наши отношения с Польшей довольно холодны… Испокон веку у поляков к нам было особое отношение, и не очень-то хорошее. Думаю, что главным препятствием было всегда наше отношение к вам… Например, они упрекали нас, что когда поляки на вас напали и шли на Киев (в 1920 году – Прим. автора.), наши рабочие устроили всеобщую забастовку и предотвратили проезд через нашу территорию поездов из Франции с боеприпасами для поляков. Потом в нашей с ними истории всегда были пограничные споры.

Сталин. Да, у вас там история с Тешином. Но это же мелочь.

Бенеш. Конечно, но таких вещей было всегда много…»^[239]