Мировая история - читать онлайн книгу. Автор: Джон Робертс, Одд Уэстад cтр.№ 306

Подавляющее большинство британских экономистов полагало в 1914 году, что процветание, принесенное этой системой, и накопление богатства, которое оно делало возможным, служит доказательством правильности доктрины свободной торговли. Благосостояние их собственной страны укреплялось быстрее всего как раз в период наибольшей популярности таких идей. Адам Смит предсказал так, что период благополучия должен продолжаться, если отказаться от закрытой имперской системы, внутри которой торговля резервируется для метрополии, и его предположение в скором времени оправдалось в случае с Америкой, так как в считаные годы после заключения мира 1783 года случилось мощное расширение объема англо-американской торговли. К 1800 году львиная доля британского экспорта уже шла за пределы Европы, а впереди уже ждал величайший период расширения торговли в Индии и Восточной Азии. Британская имперская политика меньше ориентировалась на потенциально сложное приобретение новых колоний, а больше на открытие областей, закрытых для торговли, так как они всегда обещали процветание. Вопиющим примером невиданной алчности английских купцов может считаться «опиумная война» 1839–1842 годов в Китае. Ее итогом стало открытие пяти китайских портов для европейской торговли и фактическая уступка Великобритании Гонконга как поселения фактории, на территории которой действовало британское право и свобода торговли.

В середине XIX века на несколько десятилетий приходится большой наплыв идей, посвященных свободной торговле, когда правительства большего, чем когда-либо прежде или после, числа государств оказались готовыми поддержать их. В этот период отменили тарифные барьеры, и относительное преимущество британцев – сначала среди торговых и промышленных стран – сохранилось. Но эта эпоха прошла в 1870-х и 1880-х годах. Из-за глобальной рецессии экономической активности и падения цен к 1900 году Великобритания снова оказалась единственной ведущей страной, лишенной тарифной защиты, и даже в этой стране усомнились в старинной догме, посвященной свободной торговле, так как конкуренция со стороны Германии становилась все жестче и тревожнее.

Как бы то ни было, экономический мир 1914 года в ретроспективе все еще видится царством поразительной хозяйственной свободы и непоколебимости. Долгий европейский мир обеспечил почву, на которой могли созревать торговые связи. В условиях стабильности иностранных валют у системы мировых цен появлялась большая гибкость; валютного контроля тогда нигде в мире не существовало, и Россия с Китаем к тому времени составляли единое целое с валютным рынком, как и остальные страны мира. Ставки фрахта и страхования понижались с каждым днем, стоимость продовольственных товаров долгое время шла вниз, зато заработная плата демонстрировала долгосрочное повышение. Процентные ставки и налогообложение никто не задирал. С точки зрения любого европейца, и особенно англосакса, все выглядело так, будто капиталистический рай суть явление достижимое.

Когда эта система выросла до таких размеров, чтобы включить Азию и Африку, их народы тоже стали изобретать способы распространения изначально европейских идей и приемов, которые в скором времени приспосабливались к условиям иных стран. Акционерные общества, банки, товарные и фондовые биржи распространялись по всему миру где насильно, где добровольным заимствованием; они начали теснить традиционные коммерческие структуры. С началом возведения доков и прокладки железных дорог, налаживания инфраструктуры мировой торговли одновременно с внедрением индустриальной занятости населения крестьяне в некоторых местах превращались в промышленный пролетариат. Иногда последствия промышленной глобализации могли пагубно сказываться на местных предприятиях; культивирование индиго в Индии практически рухнуло, когда в Германии и Великобритании появились синтетические красители. Экономическая история Юго-Восточной Азии и ее стратегическое значение поменялись из-за британцев, которые завезли туда каучуковое дерево (этим своим шагом британцы к тому же без особого злого умысла подорвали бразильскую резиновую промышленность). Уединение, изначально нарушенное землепроходцами, миссионерами и солдатами, ушло в историю с приходом телеграфа и железной дороги; в XX веке автомобиль повез путешественников совсем в медвежьи углы. Преобразованию подверглись и более глубокие отношения; открытый в 1869 году Суэцкий канал послужил не только формированию британской коммерции и стратегии, но еще и приданию Средиземноморью новой роли, но на этот раз не как центра особой цивилизации, а как транзитного маршрута.

Экономическую интеграцию и институциональные нововведения нельзя отделить от культурных изменений. При этом речь идет далеко не только об одних формальных инструментах миссионерской религии, учебных заведениях и государственной политике. На европейских языках, отнесенных к официальным, например, передавались европейские понятия, а также открывалось для образованной верхушки коренных народов наследие не только христианской цивилизации, но к тому же еще светской и «просветленной» европейской культуры. Миссионеры занимались распространением не одной только догмы с оказанием медицинских и образовательных услуг; они к тому же стимулировали критику колониального режима как такового из-за того несоответствия, которое возникало между результатом и намерением по внедрению своей культуры.

С точки зрения европейца XXI века многое из того, что прижилось в мире из навязанного европейскими колонизаторами, можно назвать наследием не самым желанным и прекрасным. Прежде всего напомним примитивный призыв перенимать европейскую одежду, сколь бы нелепой она ни выглядела, но получилось так, что те, кто пытался сопротивляться европейской гегемонии, стали считать ношение европейской одежды отказом от родных традиций и подчинением европейскому образу жизни. Практически повсеместно радикалы и реформаторы выступали в пользу европеизации своих стран. Идеи 1776, 1789 и 1848 годов все еще волнуют активистов стран Азии и Африки, и в мире все еще ведутся дебаты вокруг его будущего на европейских условиях.

Такой необычный итог подчас ускользает из поля зрения. С точки зрения его распутывания 1900 год считается как раз началом, а не завершением всего дела. Японцев считают талантливым народом, унаследовавшим тончайшие художественные традиции, и все-таки они переняли не один только западный индустриализм (что вполне понятно), но и западные художественные формы с западным платьем, отказавшись от всего своего собственного. Японцы теперь считают модными виски и кларет, а китайцы официально почитают немецкого философа Карла Маркса, сформулировавшего систему взглядов, коренившуюся в немецком идеализме XIX века и английской социально-экономической практике. А между тем он практически ничего не говорил об Азии, кроме как с презрением, и никогда в жизни не бывал восточнее Пруссии. Тут обратите внимание на еще один забавный факт: равновесие культурного влияния однозначно склоняется в одну сторону. Мир отдавал в Европу случайные модные штучки, но никакие представления или атрибуты из Европы нельзя сопоставить по произведенному эффекту в мире с остальной экзотикой. Учение Маркса служило мощной движущей силой во всей Азии XX века; последним варягом для европейцев, речи которого звучали так же убедительно в Европе, числится Иисус Христос.