Мировая история - читать онлайн книгу. Автор: Джон Робертс, Одд Уэстад cтр.№ 262

Вполне возможно, что растущее осознание подрывного потенциала легкодоступной журналистики привело к изменению направления ветра в официальных кругах, поменявших свое отношение к образованию. До наступления XVIII века мало кому приходило в голову, что просвещение и грамотность народа могли представлять опасность для правящей верхушки и что их распространение следует как-то ограничивать. Притом что само существование официальной цензуры всегда считалось признанием потенциальных опасностей, заключавшихся в грамоте, по большому счету эти опасности виделись с религиозной точки зрения; одной из задач инквизиции ставилось предохранение действия «Индекса запрещенных книг». Оглядываясь на те времена, кажется, что на фоне повышения возможности, которую грамотность и пресса обеспечивала критикам существовавших тогда порядков и тем, кто ставил под сомнение справедливость власти в целом, подрыв основ религии терялся из виду. Однако их важность всем этим не ограничивалась. Ускорению прочих категорий социальных изменений способствовало распространение технических знаний. Индустриализацию едва ли удалось бы провести без повышения грамотности населения, а явление, названное «научно-технической революцией» XVII века, следует отнести на счет совокупного эффекта ускоренного и расширенного обращения информации.

Фундаментальные источники данной «революции», как бы то ни было, связаны не столько с упомянутым эффектом, сколько с изменением направления интеллектуальной деятельности. Их ядро составили новые представления о связи человека с природой. Из естественного мира, внушающего животный страх как доказательство таинственного промысла Божьего, все больше людей так или иначе делало большой шаг к сознательному поиску средств оказания на него желательного воздействия. Притом что труды средневековых ученых совсем не были такими примитивными и бесплодными, как когда-то вошло в моду считать, этим ученым не дано было избавиться от двух радикальных ограничений. Одним из них можно назвать то, что они предоставили слишком мало знаний, имеющих практическое применение, и поэтому они не привлекали большого внимания. Вторым считается собственная слабость теоретической проработки; они отставали от жизни на концептуальном, а также техническом уровне. Несмотря на благотворное орошение идеями из арабского мира и трезвый упор, делавшийся на определение и диагностику в некоторых ее отраслях, средневековая наука, с одной стороны, покоилась на предположениях, не подвергавшихся проверке, потому что средствами их проверки не получалось овладеть, и, с другой стороны, не существовало самого желания их проверять. Догматические предположения теоретиков, например, о том, что все вещества образовались на основе четырех элементов – огня, воздуха, земли и воды, – так и остались не опровергнутыми с помощью эксперимента. Хотя экспериментальная работа в некотором роде продолжалась внутри приверженцев традиций алхимиков всех направлений, а с трудами Парацельса пришли новые задачи наряду с поиском пути получения золота, те, кто занимался ею, придерживались мифических, интуитивных концепций.

Средневековая наука оставалась в таком положении по большому счету до XVII века. Ренессанс отличился своими научными проявлениями, но они обычно находили выражение в исследованиях описательного характера (наглядным примером служит человеческая анатомия А. Везалия 1543 года), в решении практических проблем изобразительного искусства (таких как поиск перспективы) и механических ремесел.

Одна из отраслей научной работы по описанию и систематизации открытий заслуживает особого внимания: дело касается осознания новых географических открытий, добытых землепроходцами и специалистами в области космографии. В географии, сказал один французский медик начала XVI века, «и в том, что относится к астрономии, Платон, Аристотель и старые философы добились большого прогресса, а Птолемей добавил к нему свою громадную долю. И все-таки, окажись кто-либо из них в нынешнем дне, ему пришлось бы признать, что география изменилась до неузнаваемости». Здесь возникал один из стимулов для нового интеллектуального подхода к миру природы.

Только вот этот стимул сработал далеко не сразу. На самом деле в 1600 году совсем тонкая прослойка образованных людей с большими оговорками воспринимала традиционную картину мира, основанную на великом средневековом синтезе предположений Аристотеля и догматов Библии. Кое-кто из них видел в этой картине недостаток последовательности, ускользающие опоры и тревожную неопределенность. Но для подавляющего большинства тех, кто вообще задумывался об этом деле, старая картина мира оставалась правильной, центром Вселенной служила Земля и жизнь на ней сосредоточивалась вокруг человека как ее единственного мыслящего обитателя. Величайшим интеллектуальным достижением следующего столетия должен был стать отказ образованного человека от таких представлений. Важность этого считалась такой большой, что смена мировоззрения рассматривалась основным показателем перехода в современный мир из мира средневекового.

В начале XVII века кое-что новое в науке становится уже очевидным. Проявившиеся тогда изменения означали, что интеллектуальный барьер удалось преодолеть, и природа цивилизации изменилась бесповоротно. В Европе появилось новое, глубоко утилитарное отношение к науке, когда люди стали уделять время, тратить свою энергию и ресурсы на овладение природой через системный эксперимент. Когда наступила следующая эпоха и появилась возможность оглянуться на носителей предыдущего отношения к науке, там оказался выдающийся ученый Френсис Бэкон, когда-то служивший лорд-канцлером Англии, человек выдающихся интеллектуальных способностей, отличавшийся многими несимпатичными чертами характера. Его работы явно произвели слабое, если вообще произвели, впечатление на современников, но они привлекли пристальное внимание потомков тем, что в них оказался пророческий отказ от авторитета прошлого.

Бэкон выступал за изучение природы с опорой на наблюдение и умозаключение, с направлением на использование ее в интересах человека. «Истинная и закономерная задача науки, – писал он, – заключается в обогащении жизни человека новыми открытиями и способностями». С их помощью можно достичь «возвращения и восстановления [в огромной степени] владычества и авторитета человека… которыми он пользовался на первой стадии его сотворения». Такое высказывание звучало на самом деле честолюбиво (как не что иное, как прощение всего человечества, наказанного после изгнания Адама из рая), но Френсис Бэкон ничуть не сомневался в такой возможности при условии толковой организации научных исследований; в этом к тому же он выступил пророком, предсказавшим появление в будущем научных обществ и учреждений.

Новаторство Бэкона позже подверглось большому преувеличению, причем другим его современникам, таким как Иоганн Кеплер и Галилео Галилей, тоже принадлежало веское слово в прогрессе науки. Да и его преемники не очень-то следовали предписанной им программе практического открытия «новых ремесел, даров и товаров для улучшения жизни человека» (то есть не поставили науку на службу техники). Как бы то ни было, ему совершенно справедливо присвоили нечто похожее на положение мифологического персонажа истории, так как он дошел до сути дела, когда рекомендовал заниматься наблюдением и экспериментами вместо отказа от априорных принципов. Уместно напомнить о том, что его даже причислили к мученикам науки, ведь он как-то простудился, когда морозным мартовским днем обкладывал домашнюю птицу снегом ради выяснения процесса замораживания свежей плоти. Спустя 40 лет его основополагающие идеи приводились постоянно в беседах на научные темы. «Управление нашей громадной махиной мира, – сказал один английский ученый в 1660-х годах, – могут объяснить только философы, специализирующиеся на экспериментальных и механических исследованиях». В этом высказывании прозвучали идеи, понятные Френсису Бэкону и одобренные им, то есть те, что считаются главными в мире, который мы все еще населяем. Начиная с XVII века особенность ученого заключалась в том, что на вопросы он отвечает посредством эксперимента, и на протяжении длительного времени следовало предпринимать новые попытки осознания того, что обнаружилось в результате этих экспериментов, через построение систем.