Мировая история - читать онлайн книгу. Автор: Джон Робертс, Одд Уэстад cтр.№ 219

В результате происходит раздел Европы приблизительно по руслу Эльбы, и этот раздел в известной степени просматривается даже в наше время. К западу от этой реки простираются страны, эволюция которых к 1800 году привела к более открытым формам общественного устройства. К востоку от нее обосновались диктаторские режимы, под властью которых находились аграрные общества, где меньшинство землевладельцев пользовалось всей полнотой власти над в основном крепостным крестьянством. В этой области города не часто процветали так, как на протяжении многих веков процветали города Западной Европы. Восточноевропейские города представляли собой, как правило, обремененные неподъемными налогами острова урбанизации в океане аграрного хозяйства, куда не поступала из сельской местности рабочая сила, придавленная мертвой хваткой крепостничества.

На огромных пространствах Польши и России существовали разве что зародыши денежной экономики. Как раз между странами с неравномерным развитием проходила линия раздела Европы, воспроизводившаяся снова и снова на протяжении предстоящей европейской истории. Линии раздела просматривались к тому же через неформальные институции; например, через права и положение женщин, что всегда считалось вернейшим признаком прогрессивности цивилизации. Здесь можно провести еще одну линию раздела – между средиземноморской Европой и северной, которая должным образом продлевается и проходит между Латинской и Северной Америкой. На протяжении этих столетий где бы то ни было зафиксировано совсем немного формальных и юридических изменений; правовой статус женщин остался тем же, каким он был всегда, и только в конце текущего периода его стали ставить под сомнение. Как бы там ни было, предоставление настоящей независимости женщинам, в частности женщинам высшего сословия, на самом деле случилось в северных странах Европы. Уже в XV веке иностранцы обращали внимание на то, что англичанки пользовались невиданной более нигде свободой. Передовые позиции Англии в данной сфере никуда не делись, зато в XVIII веке просматриваются свидетельства того, что во Франции, по крайней мере, родовитая женщина могла пользоваться значительной реальной самостоятельностью.

Тут свою роль сыграло появление в XVIII веке нового стиля жизни высшего сословия, того, что пользовалось большей свободой проведения собраний, ограниченной в рамках августейшего двора, а также постепенно освобождающегося от религиозного и семейного обряда. В конце XVII века мы узнаем о мужчинах в Лондоне, проводивших встречи в кофейнях, и из таких собраний вырастают первые клубы по интересам. Чуть позже появляется понятие «салон», означавшее собрание для общения друзей и знакомых в гостиной приглашавшей их дамы. Изобретение таких собраний приписывают французам; некоторые салоны XVIII века служили важными центрами притяжения грамотных людей, а также свидетельствами того, что среди женщин считалось достойным и даже модным проявление интереса к интеллектуальным проблемам, а не только к религии. Когда любовнице Людовика XV мадам де Помпадур показали ее готовый портрет, она попросила пририсовать на нем книгу – трактат Монтескье по социологии под названием Défense de l’esprit des lois. Но даже когда женщины не претендовали на принадлежность к «синим чулкам», их салон и появление общества, независимого от двора, предоставляли им реальное, пусть даже ограниченное, убежище из заключения внутри собственной семьи. Наряду с церковными и профессиональными собраниями это были фактически единственные структуры, в пределах которых даже мужчины могли находить разнообразие общения и отвлечение от рутины.

К концу XVIII века мы вступаем в эпоху женщин художниц и романисток, а также признания того факта, что уделом старой девы может быть только монашеское заточение. Откуда такие изменения пришли, сказать сложно. На заре XVIII века редактор английского издательства «Спектейтор» уже задумался о том, что стоило бы посвятить свой журнал читательницам наравне с читателями. То есть нам следует обратиться далеко вглубь европейской истории. Возможно, все дело в том, что XVIII век произвел на свет такие заметные образцы женщин, обладавших большим политическим влиянием, как английская королева и четыре императрицы (одна австрийская и три русские), правившие по собственному разумению, часто даже толковее многих мужчин. Сказать что-то с полной уверенностью по данной проблеме не получается, так как женская эмансипация все еще остается слабо исследованной сферой науки.

В заключение скажем, что все описанные изменения никак не коснулись жизни подавляющего большинства народа на заре современной Европы, даже в тех обществах, что дальше остальных продвинулись в направлении капитализма. Пока еще не появилось массовой промышленной занятости, порождающей пролетариат как первую великую общественную силу, способную отвергнуть непререкаемую для большинства мужчин и женщин в равной степени непоколебимость традиционного стиля жизни. Традиция могла играть подавляющую роль прежде всего в большинстве сельскохозяйственных областей Европы или где религия пользовалась наибольшим влиянием в таких вопросах, как подчинение и затворничество женщин, но в 1800 году повсеместно главное место занимали появившиеся несомненные факты бытия.

В 1800 году многие европейцы все еще придерживались представлений о социальной и политической организации, понятных и уместных 400 лет тому назад. «Средневековье» в этом отношении, да и во многих других, не закончилось одномоментно. Мысленный образ общества и правительства, который с полным на то основанием можно отнести к категории «средневекового», выжил в качестве действенной силы на просторной территории, и на протяжении веков все больше социальных фактов приспосабливалось к нему. Вообще говоря, все, подпадающее под определение «корпоративной» организации общества – сведение людей в образования с юридическими привилегиями, защищавшими членов этого общества и определявшими их статус, – по-прежнему служило правилом континентальной Европы в XVIII веке. На протяжении практически всей его центральной и восточной зоны, как мы отметили, утвердилось и получило широкое распространение крепостничество. Очевидной выглядела преемственность многих политических атрибутов. Священная Римская империя, какой она была в 1500 году, все еще существовала в 1800-м; то же самое можно сказать о светской власти папы римского. Потомок Капетингов все еще считал себя королем Франции (хотя по происхождению он уже не принадлежал к той же самой ветви рода, как в 1500 году, и на самом деле находился в изгнании).

Даже в Англии уже в 1820 году королевский рыцарь въезжал на коне и в полных доспехах в Вестминстер на пир в честь коронации короля Георга IV, чтобы отстоять титул монарха от притязаний со стороны кого бы то ни было. В большинстве стран считалось само собой разумеющимся то, что государство представляет собой конфессиональное образование, что религия остается неотделимым атрибутом общества и что власть церкви освящена законом. Хотя подобные представления вызывали большие споры, а в некоторых странах подверглись досадной ревизии, влияние истории в таких делах, как и во многих других, в 1800 году оставалось решающим, и только десятью годами раньше оно казалось практически однозначным.

Когда все это получает подтверждение, напрашивается вывод, что на протяжении трех столетий с 1500 по 1800 год общая европейская тенденция состояла в опровержении или как минимум ослаблении старых социально-политических уз, характерных для средневекового стиля правления. Власть и авторитет вместо этого тяготели к перетеканию с сосредоточением у государства, когда власть освобождалась от «феодальных» оков личной зависимости. (Само изобретение «феодального» понятия как технического образа права фактически принадлежит XVII веку, и им предлагается потребность эпохи в укоренении чего-то, покидающего действительность.) Замысел христианского мира тоже, хотя все еще представлявший важность в эмоциональном, даже подсознательном плане, в этот период во многом лишился своего политического смысла. Папский авторитет начал разваливаться в объятиях национальных умонастроений в эпоху «великой ереси», а авторитет правителей Священной Римской империи с XIV века никто практически в грош не ставил.