Мировая история - читать онлайн книгу. Автор: Джон Робертс, Одд Уэстад cтр.№ 185

В наше время иноверцы под «церковью» могут подразумевать нечто иное. Народ использует это слово для обозначения духовных учреждений, формальных структур и организаций, служащих для богослужения и благочиния каждого верующего. В этом смысле церковь тоже к 1500 году прошла долгий путь. Независимо от двоякого к ней отношения, величие достижений церкви неоспоримо; даже если учесть ее такие же великие провалы, церковь располагала поддержкой великого множества мужчин, которые настаивали на применении церковью власти (и исполнении долга). Римская церковь, служившая источником духовной жизни ближе к завершению Античности, задолго до падения Константинополя слыла обладателем и центром невиданной власти и влияния. Она не только приобрела полную самостоятельность и новую роль, но к тому же с XI века придала энергию христианскому бытию, которое прибавило благочиния и наступательности. Также появилась и дополнительная строгость: многим догматическим и литургическим приемам, сохранившимся до этого века, меньше тысячи лет от роду – их внедрили, когда больше половины христианской эпохи уже прошло.

Самые важные изменения происходили примерно с 1000 по 1250 год, и их можно приравнять к настоящей революции. А истоки их лежат в Клюнийском движении. Четверых из первых восьми аббатов Клюни причислили к лику святых; семь из них вошли в историю как выдающиеся деятели. Они служили советниками при папах, выступали в качестве их легатов, были императорскими послами. Это были люди высокой культуры, их часто отличало благородное происхождение отпрысков величайших семей Бургундии и западных франков (это способствовало расширению влияния монахов Клюни), и они пожертвовали свой авторитет на алтарь нравственной и духовной реформы своей церкви. Папа Лев IX, с которого начинается настоящая папская реформа, безоговорочно пропагандировал идеи монахов аббатства Клюни. Он провел в Риме всего лишь шесть месяцев своего пятилетнего понтификата, а в остальное время переезжал от одного синода к другому во Франции и Германии, корректировал местную службу, проверял факты вмешательства в дела церкви со стороны светских феодалов, наказывал за церковные прегрешения и внедрял новый догмат духовного благочиния.

Одним из первых результатов принятых мер стало установление общих для всех канонов богослужения в церквях. Теперь оно выглядело более однородным. Еще одним следствием стало основание второго великого монашеского ордена цистерцианцев (так их назвали по месту первой обители в старинном аббатстве Сито – от лат. Cistercium) монахами, разошедшимися во взглядах с Клюни и стремящимися возвратиться к изначальной строгости бенедиктинского устава, в частности, через возобновление практического и ручного труда, от которого отказались в аббатстве Клюни. Цистерцианскому монаху святому Бернарду предстояло превратиться в величайшего наставника и проповедника одновременно христианской реформы и крестового похода в XII веке, а его орден оказывал широкое влияние и на монашеское благочиние, и на церковную архитектуру. Они тоже способствовали повышению однородности и единообразию церкви.

Успех реформы к тому же проявился в пылкости и нравственной уверенности движения крестоносцев, пользовавшихся искренней поддержкой со стороны паствы. Только вот новые подходы тоже вызывали сопротивление, в том числе в среде самих священнослужителей. Епископам совсем не всегда приходилось по душе папское вмешательство в их дела, и приходское духовенство не всегда видело потребность в изменении унаследованных обычаев, привычных для их паствы (церковный брак, например). Самое наглядное сопротивление церковной реформе переросло в большую ссору, вошедшую в историю под названием «Борьба за право инвеституры». Притом что кое-кто видел причиной данного конфликта расхождение в подходе к ключевым христианским принципам, главные споры все-таки шли по поводу разделения власти и богатства внутри правящих сословий, снабжавших людскими ресурсами одновременно августейшую и церковную власть в Германии и Италии на землях Священной Римской империи. Однако подобные споры велись в остальных странах тоже (у французов в конце XI века, англичан – в начале XII), потому на кону стоял фундаментальный вопрос принципа, ответ на который не нашелся до сих пор: каковы должны быть отношения между светской и духовной властью?

Самая открытая битва по поводу инвеститурной борьбы состоялась сразу после выборов папы Григория VII в 1073 году. Гильдебранд (так звали папу Григория до его избрания: его мирским именем иногда называли проводившуюся им политику и времена папства «гильдебрадина») считался далеко не привлекательным человеком, зато как папу его отличала великая личная и нравственная храбрость. Он числился одним из советников Льва IX и всю жизнь боролся за независимость и господство папства в пределах западного христианского мира. По национальности он принадлежал к итальянцам, а не римлянам, и этим можно попытаться объяснить, почему до избрания папой Гильдебранд играл большую роль в передаче папских выборов в ведение Коллегии кардиналов и исключении из самого процесса римской светской знати. Когда церковная реформа стала делом политики и права, а не вопросом нравственности и правильных манер (как это было на протяжении всех 12 лет его понтификата), Гильдебранд занялся скорее разжиганием конфликта, а не его предотвращением. Он всегда предпочитал решительные действия, не слишком задумываясь при этом о возможных последствиях.

Возможно, избежать схватки уже не получалось. Стержнем реформы служило представление о независимой церкви. Свою задачу церковь могла решить, как считали папа Лев IX и его последователи, освободившись от светского вмешательства. Церковь следует отделить от государства, а духовенство должно существовать в условиях, отличающихся от жизни светского общества: их следует выделить в особое сословие внутри христианского мира. От такого идеала пошли нападки на симонию (продажу и покупку церковных должностей или духовного сана в Средние века), кампания по запрещению создания священниками собственной семьи и ожесточенная борьба по поводу до той поры не оспоривавшегося светского вмешательства в процесс назначения и продвижения по службе духовенства. Новым порядком избрания папы императору предоставлялось теоретическое право на его запрещение и не больше. Рабочие отношения тоже ухудшились потому, что некоторые папы уже начали мутить воду в поисках поддержки среди вассалов императора.

Характер Григория VII в таких деликатных обстоятельствах оставался все тем же непреклонным. После избрания папой он занял свой трон, не спросив одобрения императора, а просто уведомив его о свершившемся факте. Два года спустя он издал указ по поводу светской инвеституры, которым запретил всем светским лицам доверять священнослужителю епархию или иную церковную должность, а также отлучил от церкви кое-кого из духовных советников императора по обвинению в симонии, так как они заплатили за свое назначение на должность деньги. Желая довести дело до логического предела, Григорий VII вызвал императора Генриха IV к себе и потребовал от него объяснения своих прегрешений.

Генрих сначала ответил через саму церковь; он заставил немецкий синод объявлять о смещении папы Григория со священного престола. Тем самым он заслужил для себя отлучение от церкви, которое значило бы меньше, не будь у него влиятельных врагов в Германии, пользовавшихся теперь поддержкой папы римского. В результате Генриху пришлось пойти на попятную. Для того чтобы избежать суда немецких епископов, председателем которого числился Григорий VII (уже отправившийся было в Германию), униженному Генриху пришлось отправиться в Каноссу на север Италии, где он босой ждал на снегу, пока Григорий примет его раскаяние в одном из самых драматических споров между светской и церковной властью. Но настоящей победы Григорию все-таки одержать не удалось. События в Каноссе того времени особенного изменения в ситуации не вызвали. Папа римский зашел слишком далеко; он нарушил пределы церковного права ради утверждения революционной догмы в том, что цари виделись теперь всего лишь чиновниками, которых можно было свергнуть, когда папа сочтет их негодными или не достойными своего титула. Людям, нравственные горизонты которых определялись представлениями о святости присяги верности вассала феодалу, такая догма казалась немыслимо подрывной для существующего порядка вещей; тем не менее она послужила предвестником более поздних претензий на установление папской монархии, но цари склонялись к ее неприятию.