Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - читать онлайн книгу. Автор: Максим Оськин cтр.№ 65

Существовали и иные лазейки. Так, кроме центральных органов, ориентировавшихся на существующее законодательство, охотниками в войска могли зачислять командования военных округов и командиры отдельных частей, зачислявшие добровольцев в свою часть собственным приказом. Этим способом, например, пользовались мальчишки — предтечи «сынов полка» периода Великой Отечественной войны. Или казаки старших возрастов, не желавшие оставаться дома, на покое.

Одновременно, само собой разумеется, масштабы войны потребовали ликвидации льготных категорий по отношению к воинской службе, которыми перед войной была богата страна, ибо многочисленность призывников превышала необходимые для армии контингента призывников. С началом открытия военных действий, согласно закону от 1 сентября 1914 года, были отменены следующие отсрочки:

— для устройства имущественных дел;

— для вступления в духовное звание;

— для учащихся в иностранных учебных заведениях.

В войсках отношение к добровольцам было разное. В том числе и негативное. Например, М. Алданов вспоминал: «Я слышал от боевых офицеров, что в пору мировой войны самые плохие солдаты выходили из добровольцев. Думаю, что это верно: так оно было (вопреки распространенной легенде) и в период войн Революции и Империи. Дюмурье ненавидел солдат — волонтеров; недоверчиво относился к ним и Бонапарт…» ^[277] Ясно, что для кадрового офицера рекрут — это предпочтительное состояние нижнего чина. Добровольца просто так не ударишь по лицу. Наконец, и среди добровольцев попадались «шкурники», об одном из них рассказывалось в 1-й главе.

Наверное, сообщение М. Алданова страдает субъективизмом офицерства, которое, конечно, предпочитало иметь дело с покорно-послушной солдатской массой, на которую можно было бы успешно переносить социально-сословное отношение «барин — крестьянин». Наверное, есть здесь и доля правды: имевший ряд льгот по службе охотник (не говоря уже о вольноопределяющихся — первых кандидатах в прапорщики), резко отличаясь по своему вероятному поведению от солдат, мог выступать своеобразным центром оппозиции офицерскому влиянию на массы. Тем более что рядовой охотник воспринимался солдатами как «свой» даже в отличие от унтер-офицеров, которым в большинстве случаев рядовые нижние чины не доверяли.

Точно так же и добровольцы были разные. Напомним, например, что вольноопределяющимся у Шолохова был большевик Бунчук, который пошел на войну только потому, что иначе «все равно бы взяли». А в этом случае простой солдат Бунчук не имел бы ряда некоторых преимуществ, которые имел вольноопределяющийся Бунчук. И пошел он на фронт, чтобы разносить среди солдат пораженческие идеи, которые были взяты на вооружение ленинской партией. Сколько было таких добровольцев, «партией призванных»?

Есть и еще одно. Это — предпочтение охотниками воинского труда крестьянскому труду, который обладал в глазах крестьянства единственно высшей ценностью. Нарушение вековой традиции, согласно которой «рекрутчина» воспринималась как тяжелейшая неизбежная обязанность для некоторых крестьянских парней, еще не была полностью изжита населением российской деревни, несмотря на введение в 1873 году всеобщей воинской повинности. Интересное отношение солдатской массы к добровольцам подметил Ф. Степун: «Добровольцев солдаты презирают, потому что добровольцы пришли в батарею „зря“, потому что они ничего „настоящего“ все равно делать не могут… потому, наконец, что добровольцы эти бежали от того глубоко чтимого солдатами священного, полезного и посильного им домашнего труда, который после их побега остался несовершенным на полях и в хозяйствах». ^[278]

Основная масса солдат шла на войну покорно, подчиняясь велению высшей власти. Добровольцы же сознательно бросали крестьянствование, разменивая его на «царскую службу», веками отождествлявшуюся с насильственной и вечной рекрутчиной. Данный подход для крестьян был не просто непонятен, но и противоестественен. Неудивительно, что многие охотники рано или поздно становились унтер-офицерами, а то и отправлялись в школы прапорщиков пехоты. С одной стороны, это обусловливалось их психологическими качествами воина, с другой — отношением к военной службе как таковой. Кто-то стремился на войну, а кто-то — домой, к мирному земледельческому труду. Вспомним фразу одного из героев шолоховского «Тихого Дона», Митьки Коршунова: «А по мне, так хоть сто лет воевать. Люблю!»

Конечно, не добровольчество стало «головной болью» русской армии. Напротив, Действующая армия остро нуждалась в таких людях, которых все-таки было немного. Неудивительно: крестьянская масса могла добровольно влиться в ряды Вооруженных сил в том случае, если враг угрожал непосредственно их дому. Пример тому показала Отечественная война 1812 года. Пример Крымской войны 1853–1856 гг. несколько сложнее, так как наплыв добровольцев в ополчение объяснялся намерением выйти из-под удушающего действия крепостного права.

Потому-то массу добровольцев войска увидели в Германии и Великобритании, где население отчетливо сознавало, что мировой конфликт — это схватка за гегемонию именно между этими странами. Здесь было соответствующее отношение к военнослужащим, характеризовавшееся презрением к тем, кто пытался избежать фронта. Примечательно, что в России от фронта уклонялись прежде всего представители того слоя, что пытался в борьбе с царизмом приватизировать идеологию патриотизма в свою пользу. Более всего о патриотизме «распиналась» буржуазия, и именно она же и дала максимум уклонистов — «земгусаров». Именно они вели антиправительственную пропаганду, они составляли костяк противогосударственных сил на местах, они разлагали нижние слои города своим вызывающим поведением «золотой молодежи». Можно вспомнить, что даже и Г. Е. Распутин был убит одним из таких уклонистов (по слабости здоровья, которая, впрочем, не помешала убить человека) — Ф. Ф. Юсуповым и отлынивавшим от фронта гвардейцем, великим князем Дмитрием Павловичем (гвардия тогда стояла в окопах под Ковелем).

В ведущих империалистических державах молодежь действовала под импульсом милитаристской пропаганды. В Германии из добровольцев составляли целые корпуса. Английская армия до начала 1916 года, когда была введена всеобщая воинская повинность, вообще состояла из одних добровольцев — сорок дивизий добровольцев. Поэтому германская и британская армии, как уже говорилось, давали минимум пленных и дезертиров. Шовинистический угар пройдет позже, выразившись в росте антивоенных настроений, что нашло отражение в произведениях, скажем, Э. М. Ремарка и Р. Олдингтона.

Те государства, что были втянуты в Первую мировую войну за чужие интересы — Россия, Австро-Венгрия, Италия наряду с патриотическим подъемом, выразившимся в добровольчестве, показали и противоположные примеры. Об одном из них, сдаче в плен, говорилось в 1-й главе. Здесь речь пойдет о несравненно меньшей по численности в сравнении с пленными, категории военнослужащих — дезертирах.

В ходе войны российские Вооруженные силы, как и армии прочих государств, столкнулись с такой проблемой, как уклонение от исполнения воинской службы чинами Действующей армии, то есть дезертирство. Данное явление, в той или иной степени присущее любому воинскому организму, особенно в массовых войнах, в ходе которых в Вооруженные силы призываются граждане, ранее никогда не проходившие военной службы, обостряется во время неудачной и не популярной в обществе войны, прежде всего в случае ее затягивания.