Вечером я спросила у Стефана, где можно поужинать. Через двенадцать часов утренний petit déjeuner подзабылся. Стефан предложил мне ближайший ресторанчик за углом. Он назывался «L’Impasse», потому что был расположен в impasse – тупике. Les femmes, женщинам, туда можно. Кажется, Париж в этом отношении был таким же, как Чикаго. Одинокая женщина могла пообедать далеко не всюду. Я нашла этот ресторан в тупике Гемене.
Стефан рассказывал, что ресторанчик принадлежит семье Коллар. По его словам, самое напряженное время – ланч, когда там обслуживают торговцев с местного рынка и продают фураж для скота, что почему-то делало хозяев менее предубежденными.
Я пришла туда в семь, и ресторан был пуст. Рановато, но…
– Je suis une Americaine
[43], – сказала я мадам Коллар, грузной женщине в черной юбке и блузке, которая сидела за столом на высоком табурете прямо за дверью.
Я похлопала себя по животу, и это, видимо, сбило ее с толку, потому что она улыбнулась, произнесла: «Ах-х» и сделала вид, будто качает младенца. Ей, наверное, было лет пятьдесят, но на ее круглом лице не было ни морщинки.
– Вы думаете, я беременна, – сказала я по-английски, а потом сама начала качать воображаемое дитя, приговаривая: – Non, non. Faim, – продолжила я, – голодная.
– Анри! – позвала она. – Mon fils Henri parle anglais
[44].
Вроде по-английски.
– Здравствуйте, – сказал появившийся молодой парнишка.
Анри провел меня к столику. Ему было чуть за двадцать, и он был привлекательным худощавым мужчиной. Ни бороды, ни усов.
Даже не пытаясь читать меню, я просто сказала Анри:
– S’il vous plaît.
– Bon, – произнес Анри.
Через несколько секунд он извлек пробку из бутылки вина.
– «Поммар», – объяснил он. – Бургундское.
Анри налил немного вина в мой бокал. Я сделала глоточек. Стояло бабье лето, и вкус у этого напитка было именно таким – вкус бабьего лета. Последние теплые денечки, солнечный свет на оранжевой листве, ярко-синее небо…
– Ох, – вырвалось у меня, и он наполнил мой бокал доверху.
Кто бы мог подумать, что я, оказывается, люблю вино.
– Мерси, – поблагодарила я. – Мерси.
Я бы с радостью просто пила вино и заедала его хрустящим хлебом, но Анри принес суп. Он был густой, как сметана. И очень вкусный. Что это?
– Choufleur, – ответил Анри и попытался подобрать соответствующее английское слово.
В конце концов он принес мне головку цветной капусты. Так суп из нее? Вообще-то, я не любила цветную капусту, но попросила бы добавки, если бы официант не забрал мою тарелку.
– Coq au vin
[45], – объявил Анри, ставя передо мной следующее блюдо.
Я предположила, что это курятина, но в Чикаго еще никто и никогда не готовил так курицу. Сверху она была обложена грибами, сбоку – жареная картошка, а соус…
– Trés, trés bon
[46], – восторженно сказала я ему.
На десерт были заварные пирожные с начинкой из мороженого, политые горячим шоколадом.
– Профитроли, – пояснил Анри.
Я повторила это слово трижды. Хотелось, чтобы «профитроли» обязательно были в моем словаре.
К нам вышел шеф-повар, месье Коллар. Я бы назвала его «пухлый толстячок». На нем были белая шапочка и белый передник, лицо раскраснелось на жаркой кухне. Он поцеловал мне руку. Боже, вот что значит Париж! Ура.
Анри принес счет. Пять франков – целый доллар. Ничего себе! Самый дорогой обед в «Бергхоффе» стоил всего пятьдесят центов. С другой стороны, в «Бергхоффе» я никогда в жизни не ела ничего подобного.
Когда я собралась уходить, появились и другие посетители. Анри поставил наполовину полную бутылку «Поммар» на полку и сказал:
– Pour vous au revoir.
Вероятно, он оставил его для меня на следующий раз.
В отеле Стефан поинтересовался, понравился ли мне ужин.
– Oui, – ответила я. – Но cher.
– Сколько?
– Пять франков.
– Очень разумная цена для Парижа, – фыркнул он.
Я мысленно проводила вычисления. Учитывая пять франков от Мэри Зандер, моих денег хватит на двадцать таких ужинов. Что же делать? Кушать дважды в неделю? А мне хотелось кушать именно так. Еще coq au vin, еще профитролей и бокал вина из персональной бутылки бургундского, ожидающего меня на полке в углу. Теперь мне стало понятно, почему бабушка Майра так мечтательно говорила о Новом Орлеане – порте, где они высадились с бабушкой Онорой, приплыв из Ирландии.
– Ах, эти бенье
[47] в «Кафе дю Монд»! – говаривала она.
Ей хотелось там остаться.
– Я была готова на все, лишь бы не уезжать оттуда, – как-то сказала она, и я догадалась, что это все тесно связано с ее красной шелковой шалью.
Теперь я ее понимала. Потому что сама рассматривала вариант стать воровкой, чтобы иметь возможность платить за профитроли.
Ночью я спала плохо и рано встала. В этот день уезжала Мэри Зандер, и я собиралась перехватить ее до отъезда. Мне хотелось услышать ее мнение насчет подстрекательства мадам Симон и ее жульничества.
Завтрак в отеле «Ритц» отнюдь не petite. Меня позабавило, что богатые получают столько всего бесплатно. Мэри попросила официанта принести мне все, что я пожелаю. Поэтому я заказала une omelette avec jambon. Омлет с чем-то там.
– С ветчиной, – уточнил официант по-английски.
Объясняя свою дилемму, я очень тщательно подбирала слова. В конце концов, Мэри Зандер ведь отправилась в «Максим» в подделке под платье от Чарльза Уорта. Я запиналась, кружа вокруг да около, пока она не остановила меня.
– Мадам Симон предоставляет услуги, – сказала она. – Мой муж никогда не позволил бы мне купить настоящего Уорта. Он говорит, что для него стать богатым не означает потерять мозги. Его девиз – знать цену деньгам, и если люди в Буффало решат, что мое платье – оригинал, что из того? В каком-то смысле я создаю рекламу Уорту, обеспечиваю ему новых покупателей.
– Значит, вы не расскажете своим подругам о мадам Симон?
Мэри Зандер засмеялась.
– Только очень и очень близким подругам. Ох, Нора, вы слишком уж совестливы для женщины, в одиночку пробивающей себе дорогу в Париже.