От Великой княгини до Императрицы. Женщины царствующего дома - читать онлайн книгу. Автор: Нина Молева cтр.№ 19

В Кремле, неподалеку от Берсеневской башни, стоял Берсенев двор. В 1525 году хозяин его был казнен, самый двор превращен в государственную тюрьму, где и оказались Старицкая княгиня и ее сын. Сам князь Андрей был заключен в палату, стоявшую рядом с великокняжескими Набережными палатами, там же через несколько месяцев «в одночасье» скончался. Однако для матери и сына все обошлось сравнительно благополучно. Свободу они получили, удела не лишились. Наоборот — пришедший к власти Иван Грозный хотел видеть в лице Владимира Андреевича брата или, во всяком случае, доверенного человека, хотя сам князь Старицкий оставался одним из самых реальных претендентов на престол, располагая множеством сторонников. Расположение Грозного в конце концов сменилось страшным гневом. В 1563 году на Кирилловом подворье Московского Кремля была пострижена княгиня Евфросинья Андреевна, отправленная затем на житье в Белозерский Воскресенский Горицкий монастырь. Шестью годами позже по просьбе Владимира Андреевича Грозный уступает ему в удел Верею в обмен на другие земли Старицких, и в том числе село Ясенево. Судя по тому месту, которое занимает Ясенево в производственном обмене, село за время хозяйствования Старицких стало более населенным, обросло большим клином пахотных земель и возделанных угодий, обогатилось разведенными на крутом берегу речки Обицы садами. В 1572 году его судьбой распоряжается в своей духовной грамоте Грозный. Впрочем, если бы промена и не состоялось, Ясенево к этому времени все равно стало бы царской собственностью: в 1569 году по подозрению в измене Владимир Андреевич с женой и детьми были казнены.

Духовная Грозного… Только что произошел решающий розыгрыш с татарским ханом. По настоянию и при поддержке турецкого султана хан требовал от Москвы отказа от Астрахани, Казани, требовал и немалых денег. Старавшийся по возможности оттянуть время, Грозный наконец дал гонцу окончательный ответ — рассчитывать хану не на что: «Землю он нашу выевоевал, и земля наша от его войны стала пуста, и взять ни с кого ничего нельзя». А когда в 1572 году появившиеся на Оке, у Лопасни, татарские войска были отражены князем Воротынским, Грозный получил возможность категорически отвергнуть притязания на Астрахань. Одновременно решался вопрос о польском престоле, возникший в связи со смертью последнего представителя династии Ягеллонов. Среди кандидатур на опустевший трон называлась и кандидатура московского царя, который особое значение придавал русско-польскому союзу: «Не только поганство, но ни Рим, ни какое другое королевство не могло бы подняться на нас, если бы земля ваша стала заодно с нами».

Успехи внешней политики давали свои ощутимые результаты, и вместе с тем Грозный не обманывал себя. Разгул опричнины, казни, грабежи в Новгородской земле, казни недавних любимцев и приближенных должны были порождать ненависть, хоть и пытался Иван IV в своем завещании утверждать, будто ему воздали злом за благо и ненавистью за любовь. Настолько сам не верил ни в любовь, ни в благо, что готовил на всякий случай пути для бегства за рубеж, а о «нечаянной смерти» думал и вовсе не переставая.

Трудно поверить, что так важны были для Грозного мир и лад в собственной семье, что так хотел «уладить» обоих сыновей, уговорить не ссориться, не враждовать, что столько слов в духовной мог потратить на проповедь справедливости и доброты — единственный среди всех великих Московских князей. И еще дорожил, очень дорожил своим наследником, тем самым царевичем Иваном Ивановичем, который спустя девять лет стал жертвою его собственного бешеного гнева. Кажется, всю Москву и уезд пересмотрел царь, выбирая для него лучшие села и угодья.

Царь Федор Иванович. Парсуна XVII в.

Наследовали царю, кроме старшего Ивана, младший сын Федор и их будущая сестра — «если родится дочь от царицы Анны». Будущей царевне предназначалось восемь отобранных у казненных и опальных бояр и служилых дворян сел. Только почему думал Грозный именно о дочери? Пережил Грозный первую свою горячо любимую царицу Анастасию Романовну, пережил вторую, Марию Темрюковну, потерял и скончавшуюся вскоре после венца Марфу Собакину, знаменитую «царскую невесту». По правилам православной церкви четвертой жены быть не могло — на сожительство с Анной Колтовской получил разрешение собора. Может, потому и сыновей от нее не ждал, да и прожил с ней недолго: спустя три года после составления духовной грамоты царица Анна насильно была пострижена в монахини. С первых же дней не баловал Грозный «жену Анну» ни щедростью, ни любовью. Ей по духовной предназначались из московских сел всего-то навсего Алешня, Болтино и Астанково.

Но продуманный во всех мелочах раздел не состоялся. Царевич Иван погиб от руки отца. Наследником престола, всего Московского государства стал младший сын Грозного царь Федор Иоаннович.

Она хотела этого брака. И заранее ненавидела. Ненавидела будущего мужа. За все зло, которое годами приносил ее семье. И за которое должен был — с ее помощью! — расплатиться. В своем упорстве, в своей силе воли княжна Елена Васильевна Глинская не сомневалась. Как не сомневалась и в том, что не ее редкая красота толкнула на сватовство великого князя Московского Василия III Ивановича. Сына знаменитого московского государя Ивана III и его «деспины» — второй супруги, византийской царевны.

Елене Васильевне тоже предстояло стать «деспиной», да еще при живой жене. Сватовство началось втайне от супруги князя — великой княгини Соломонии Юрьевны Сабуровой. Благодаря редкой ловкости и изворотливости Василия Ивановича Соломония до последней минуты не знала о ведущихся переговорах, об условиях намеченного брака, даже о том, что спешно строившийся в Москве Новодевичий монастырь должен был стать ее пожизненной темницей. Князь по-прежнему ездил с женой на богомолья и на охоту, проводил время в любимой обоими Александровой слободе, где по их вкусу устроили охотничий дворец. Не оставлял Соломонии Юрьевны и в теремах — чтобы раньше времени не узнала о ходивших по Москве слухах.

От княжны не было нужды ничего скрывать. Она все равно доведалась бы о каждой подробности. О том, как обманом привели великую княгиню в московский Рождественский монастырь, как проводили ее бояре в местный собор и там объявили о великокняжеском постриге. Главный из бояр спросил, подчинится ли воле державного супруга. Отвечала: нет и никогда! Боярин пожал плечами: для нее же хуже. Кивнул священникам, чтоб начинали обряд. А когда отказалась Соломония подчиниться, не то что скрутили ее бояре — не один раз плетью стегнули, так что в повозку после пострига без памяти снесли.

Тут уж о московском монастыре и речи быть не могло: отправили иноку Софию в далекий глухой Каргополь. Тем лучше! Жизнь в одном городе с «отрешенной» молодую жену меньше всего устраивала.

А за себя не боялась. Среди Глинских кротких нравом не случалось. Вот только… От этих слухов отмахнуться было труднее: будто бы постригли великую княгиню с дитем — на сносях. Двадцать лет прожила в браке без детей, а тут… Старшие люди говорили: может, слишком горячо князь с супругой прощался. Сам когда-то выбрал из полутора тысяч привезенных на смотрины девиц. С отцовской волей не посчитался. Все годы душа в душу жил, о наследнике не вспоминал. Мало что напоследях случиться могло. Не народ ведь болтал — постельничие да верховые боярыни.