Мировая история в легендах и мифах - читать онлайн книгу. Автор: Карина Кокрэлл cтр.№ 51

Одним из таких важных дипломатических соглашений был договор Льва с болгарским царем Симеоном. В пылу государственных преобразований Александр бросил на пол и потоптал ногами верительные грамоты болгарских послов. Потом, обозвав их варварами, велел страже вытолкать их взашей. Предсказуемо взбешенный Симеон стал собирать большое и сильное войско. Но императора в тот момент волновала гораздо более важная для него проблема — участившаяся мужская несостоятельность.

Вдову Льва, императрицу Зою, одели во власяницу и держали в дальнем крыле дворца на хлебе и воде, не позволяя видеться с восьмилетним сыном. Ее ждали неминуемый насильственный постриг и ссылка в отдаленный монастырь на Принцевы острова в Пропонтиде.

Разделавшись с неотложными государственными делами, с чувством выполненного долга новый император целую неделю провел на Ипподроме. Константинополь и половина мира оказались во власти человека, который вообразил, что каменный кабан на Ипподроме — его второе «я». И поэтому, если константинопольские скульпторы выточат для этого кабана огромные гениталии… в состоянии готовности, то и его, Александра, участившиеся трудности в этой области исчезнут сами собой. Искусные константинопольские скульпторы превзошли самих себя: кабан был оснащен необыкновенно выразительно, но состояние самого Александра почему-то не улучшалось… Новый император все чаще впадал от этого в отчаяние. Ему казалось, что вся столица за глаза смеется над его мужской слабостью. И его все чаще трясли приступы неукротимой ярости, особенно по утрам.

Александр торжественно возвращает из ссылки Николая и восстанавливает его в должности патриарха. И вообще оба они прекрасно сходятся на почве неприязни к покойному Льву. Именно тогда весь Константинополь видит, что ссылка окончательно испортила Николаю характер: вернувшийся патриарх приказывает… жестоко избить своего преемника на патриаршем троне, седовласого настоятеля Евфимия, прямо во время заседания в Магнаврском дворце. И долго, с удовлетворением смотрит на эту сцену. Если бы в экзекуцию не вмешался некий сердобольный аристократ по имени Петрон, престарелый Евфимий точно не обошелся бы только выбитыми зубами, переломами и кровоподтеками.

А между тем в самой дальней части дворца, под стражей, жила вдова императора Зоя Угольноокая, принудительный постриг и ссылка которой откладывались только потому, что у патриарха за более неотложными делами до этого пока просто не доходили руки…

* * *

Когда-то Феодор был уверен, что те, кто называет домом вот эти поля драгоценного полированного камня и леса порфировых колонн, те, кто укладывается спать в роскошных постелях посреди залов, где хватило бы места для состязания колесниц, могут быть только сродни богам. Эти особенные люди каждый день пробуждались, и первое, что видели их глаза, были чудесные своды, отливающие теплой, древней золотой смальтой и самоцветами, своды такие же высокие, как в храме Премудрости Божией, Святой Софии. А уж храм Святой Софии был, поистине, самым поразительным человеческим творением.

Феодор верил, что императорская семья только по облику походит на людей, особенно — она, венценосная Зоя Угольноокая, которую теперь, после смерти мужа, называли совратительницей императора.

На взгляд Феодора, императрица не была красавицей, но глаза ее запоминались: непроглядные, кромешные, как самые темные, беззвездные ночи на Плескове, перед тем как пойти снегу. Эта маленькая хрупкая женщина, одетая в тяжелое золото, словно в латы, могла часами, не меняя царственной позы, сидеть на троне Магнаврского дворца во время приема иностранных послов. Существо, имеющее мало общего с миром земных женщин!

_{Васнецов. Алконост}

Варяги, приподняв чеканные подбородки, стояли по обеим сторонам трона и зорко следили за каждым движением в зале приема. Хорошо поставленным речитативом сыпал логофет, монотонно и громко перечисляя титулы послов. Играли органы, ревели у трона, поднимаясь на задние лапы, огромные золотые львы, сработанные дворцовым умельцем, которого называли μηχανικοζ ^[126]. Сначала эти львы поражали Феодора, но только до тех пор пока он не увидел под полом дворца комнату, где львы приводились в движение специальными колесами. Лучше бы он ничего не знал, потому что после этого перестал удивляться и даже заметил, насколько сонными и глупыми выглядят их золотые морды.

Феодор вспоминал эти приемы. Иператор Лев Мудрый и Зоя восседали на возвышении, как и полагалось существам горнего мира. А высоченные гвардейцы-русы из Новгорода, весей по рекам Великой и Плес ковы, норвежцы, франки, германцы и свей его «варяжской» этерии возвышались над коренастой толпой греков, фарсийских, иудейских, армянских и агарянских послов. И Хелгар-Феодор, в нарушение дворцового устава, иногда, стоя на посту, думал не только о службе императору, но также, например, и о том, как получилось, что мир принадлежит этим черноволосым и чернобородым, низкорослым людям, на которых он смотрел сверху вниз? Как получилось, что это именно они и построили такие замечательные города, как Тавурмина, Царьград и какой-то Багдад, откуда приходят богатейшие караваны и о котором взахлеб рассказывал ему заплетающимся от вина языком всякие чудеса, поминутно хватая за руку, один купец-хазарин в таверне квартала Эскувитов.

И надумал наемный вой Хелгар-Феодор, почему это происходит: у этих здешних народов мало деревьев. И им ничего более не остается, кроме как строить из камня, а камень вечен. Потому они и сохранили память прошлых веков. В этом все и дело! А на Плескове строят из дерева, а дерево чернеет, гниет, и от него ничего не остается. И потому за единую человеческую жизнь, а то и раньше, исчезают строения, а с ними — и все былое. И еще: эти люди уже очень давно научились сохранять человеческие мысли, царапая их на камне, воске или коже, и передавать их своим детям и внукам. Вот в этом и весь секрет. А без памяти прошлых веков нельзя: забывается многое, уже достигнутое когда-то прадедами, и людям приходится каждый раз все начинать заново — опять и опять…

Он слишком много думал о вещах, не относящихся к службе, этот варяг-Феодор!

Магнаврская толпа и послы редко давали этериарху повод для беспокойства. И потому все чаще, во время многочасовых приемов, единственный глаз Феодора обращался к императрице, и он размышлял: есть в этой женщине что-нибудь земное вообще? Должно быть: родила же она вполне земного сына, тихого мальчишку, которого он часто видел прогуливающимся в одиночестве по нескончаемым галереям Вуколеона.

Иногда Феодор представлял себе тело Зои, освобожденное от золотого панциря. Мысленно отлеплял он золотые пластины — медленно, одна за одной, и она была под этим холодным золотом очень мягкая, маленькая, беззащитная, земная… покрытая сладким потом…

Василисса ^[127] жила как раковина-жемчужница с захлопнутыми створками: никто ничего о ней толком не знал. Ее евнухи и зосты ^[128] были преданы ей безусловно. А однажды ему даже ночной кошмар привиделся: снимает он будто с императрицы ее золотое облачение, а там — ничего, пустота, нет тела, и только голова живая смотрит на него, и только, получается, золотом этим и держится. И остается ее голова у него в руках. И тут начинает эта бестелесная императрицы-на голова хохотать как безумная: «Испугался? Поделом: как посмел ты меня коснуться, варвар?!» И он пугается, и роняет ее голову, и голова падает, и катится по мрамору, и хохочет, и смотрит на него, пока катится, не спуская глаз… Таким явственным было глупое видение, что помнил Феодор о нем долго.