Мировая история в легендах и мифах - читать онлайн книгу. Автор: Карина Кокрэлл cтр.№ 48

_{Применение греческого огня (с миниатюры в старинной хронике)}

Греческой речью Хелгар овладел легко, и грамоте быстро выучился, как-то само собой получилось. Книг мудреных разбирать, конечно, не мог, но без труда мог читать целиком всю молитву разбирать имена святых на иконах, вывески на тавернах, ну и так далее. Да и то сказать, осаждали Тавурмину агаряне три года: медведя можно за это время выучить избу ставить, не то что человека — грамоте. Припасы в городе были, люди не голодали, осада могла и дольше продлиться. Да и попробуй взять город, который и построили-то на успупах горы то ли птицы, то ли крылатые люди! Попробуй взять город, куда не долетают выпущенные с кораблей подожженные стрелы.

Как обычно наступил вечер, и с ним — затишье.

Феодор, сидя у окна каменной хижины, поближе к свету, выправлял погнутые звенья кольчуги, Анастасия возилась у очага, сын их, младенец Михаил, родившийся весной, гулил в своей колыбели.

И Феодор подумал: странное дело, неужели стал ему домом этот осажденный тринакрийский город над бездной? И поднял голову от кольчуги, и увидел: по начавшему темнеть небу летит к городу множество ярких птиц. И почти тут же сверху донеслось заполошное хлопанье крыльев, и — явный, навязчивый запах гари. Потом — сильнее. И даже тогда Феодор подумал, что это, видать, от Анастасииного очага: не иначе опять пригорело что-то…

А потом он уже не успел ничего подумать, — трубно загудела пламенем, запылала изжелтая травяная крыша, высушенная за день гневным глазом августовского тринакрийского солнца. Хижина быстро, до самой крыши наполнилась густым удушливым дымом. Он потерял сознание и уже не почувствовал, как обвалившаяся горящая балка ударила его по голове и все куда-то метнулось и исчезло.

…Очнулся он от невыносимой боли в левом глазу: весь мир вокруг горел и ревел оглушительным стоном, словно тяжело, трудно умирал какой-то огромный зверь. Потом понял, это — его стон, и что левый глаз ничего не видит. Его вырвало, в голове мутилось, и он пополз прочь от пожарища. Наткнулся на мертвое тело Анастасии, прижимавшей неподвижный сверток — младенца их, Михаила, оба задохнулись в дыму. Он так много раз видел смерть, что давно преодолел страх перед нею, но тогда, на тавурминском уступе, где горела хижина Анастасии и лежали мертвые ребенок его и женщина, от отчаяния и ужаса он завыл и пополз прочь, как собака с перебитым хребтом, не в силах подняться, раздирая локти об острые камни.

Подкрепления из Константинополя, которых так долго ждали осажденные, так и не успели подойти…

А ему помогли, видать, его обереги: Феодор пришел в себя. Наскоро перевязанный, превозмогая бьющую, как галерный барабан, боль в глазнице, наполненной свернувшейся, черной кровью, он, прикрываясь щитами от стрел, вывел своих варягов к гавани.

Они сумели застать врасплох и захватить целых три агарянские галеры — основные силы нападавших были отвлечены грабежами — и вышли в море… А потом, перед тем как убить, варяги страшно терзали захваченных на галерах четырех ренегатов-греков. И те, выплевывая с кровавой слюной зубы, поведали между воплями, как удалось поджечь Тавурмину. Когда на ущербе прошлой луны отбили агаряне кусок берега под городом, тогда-то и заметил кто-то: целый день маленькие серые пичуги клевали зерно на полях, а вечером возвращались в свои гнезда под застрехами в домах на горе. И так — день заднем. А крыши тавурминские были из сухой травы — это все видели. Расставили силки и поймали птиц. А потом привязали к их ногам тлеющую паклю: птицы должны были полететь к своим гнездам в крышах, пакля должна была разгореться в полете… Так и вышло.

…Феодор и чуть больше сотни его варягов, вернувшихся в Керас ^[118], были единственными, кто уцелел от большого византийского войска. Выжил выбутский варяг-рус в тринакрийской Тавурмине, хотя ему начисто выжгло сарацинским огнем левый глаз. Он горевал по Анастасии и сыну, которых не сумел спасти, и винил во всем себя. И оттого пил все крепче и чаще.

А потом умер этериарх, начальник варяжской дворцовой стражи — здоровенный как медведь свей ^[119] Олаф. Умер скоропостижно, и официально — от горячки, но шли слухи, что горячка эта была более чем быстрой и странной, да и желтая пена изо рта во время его агонии людям сведущим многое говорила. Но люди сведущие держали языки за зубами, потому что знали: хотя и почетная эта была должность — охранять самый огромный и удивительный дворец Ойкумены ^[120] — Вуколеон, но, ей-богу, защищать от свирепых агарян города было, пожалуй, менее опасно. Там было ясно, где враг, — оттуда летели стрелы или несущие огонь птицы. Здесь, в Вуколеоне, враг мог с самой приятной улыбкой говорить с тобой, глядеть приятельски и между тем — наливать тебе из винной баклаги смерть. Видно, увидел начальник варяжской гвардии в Вуколеоне что-то не предназначенное для его глаз или сказал что-то неосторожно, а может, просто собрался уходить со службы. Как-то так получалось, что живыми этериархи покидали дворец Вуколеон редко.

И тогда — вполне, впрочем, неожиданно — назначил императорский паракимомен ^[121] Константин этериархом Феодора.

В этерии его служили и русы, и свей, и норвеги, и даны. Наемные мечи. Их роднило то, что для византийцев все они были варварами — хоть крестившиеся, хоть нет, хоть сто раз этериархи.

А чего еще он ожидал, на что мог надеяться? Вон Симеон — куда уж выше, царь болгарский! — в Магнаврской академии учился, в Константинополе с детства взращен, говорит по-гречески лучше василевса, а так сказал однажды Феодору, этериарху, на Ипподроме, где они оба оказались на трибунах рядом, поддерживая колесницы «синих» ^[122], и оба орали и страшно ругались по-гречески и по-своему: «Эх, русский этериарх, ты уже, поди, понял: если не родился ты греком в городе Константина, то ты для них — не лучше заморской птицы-пересмешника». Феодор видел эту неведомо откуда привезенную яркую птицу во внутренних покоях императора, она, птица эта, вечно орала одно только слово: «варррвары, варрвары!» — сварливым голосом старой шлюхи, больной дурной хворобой.

Царь Симеон понравился Феодору: не кичился высоким родом и ученостью, пригласил этериарха на болгарское посольское подворье, пировал с ним всю ночь.

Все было хорошо, сидели душевно. Но потом вдруг Симеон предложил, за очень хорошую мзду, чтобы Феодор — не в службу а в дружбу — передавал ему, царю, сведения об императорской семье и других дворцовых делах. Этериарх отказался, и наутро его варяжская голова болела не только от терпкого болгарского вина, но и от глубокого разочарования в людях.