Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Долбилов cтр.№ 235

Страница

Трудно сказать, откуда именно на страницы «Виленского вестника» проникли эти отзвуки дарвинистских идей. В сущности, логика суждений Бессонова и Де Пуле подразумевала, что белорусы должны стать предметом внимания не столько гуманистически мотивированных этнографов, сколько неподвластных сантиментам физических антропологов. Иными словами, ради дискредитации предполагаемого белорусского сепаратизма эти публицисты сделали шаг от традиционного принципа великорусско-малороссийско-белорусского единства к осмыслению русскости в категориях расы. Такие русские антропологи конца XIX – начала ХХ века, как А.А. Ивановский, Д.Н. Анучин и др., руководствовались, конечно, другими, менее политизированными побуждениями, когда пытались адекватно описать имперское многообразие, используя систему классификационных признаков и замеров, которая перекрывала привычное трехчастное деление восточного славянства и, как считалось, выявляла расовую смешанность славянского населения ^[1507]. Однако и в сумбурных «выкладках» Бессонова и Де Пуле, где цветность волос ^[1508] соседствовала с романтической метафорой «корня», проглядывает траектория движения этого дискурса к результату, ставшему очевидным к началу ХХ века, – неопределимости общего понятия «русский» через антропометрические характеристики ^[1509]. Впрочем, за рамками полемики оппозиция чистого «великорусского типа» и белорусской «физиологической помеси» должна была казаться самим противникам Кояловича изрядной натяжкой ^[1510].

Под прицелом оказался и подчеркнутый популизм Кояловича. Подобно тому как он изображал Каткова оторвавшимся от русской почвы интеллигентом, Бессонов и Де Пуле представляли самого Кояловича человеком из петербургского мира доктринерства и интриги (даром что тот публиковался в московских газетах), лишь имитирующим теплые чувства к землякам-белорусам. Сетуя на то, что отсутствие прямого железнодорожного сообщения между Вильной и Москвой препятствует знакомствам и сотрудничеству в среде православного духовенства («…в древней Руси сношения были поживее: вспомните сотни духовных и монахов, приезжих к нам [в Москву. – М.Д.] в XVII веке, вспомните, как в течение целого столетия громили латинство из Москвы политическими духовными сочинениями…»), вот в чем Бессонов усматривал опасность Петербурга как транзитного пункта: «[Там надо] явиться с поклоном к петербургским героям “Белоруссии”, подвергнуться их иезуитскому испытанию, испросить у них аттестат и диплом на деятельность, поклясться, что будешь вместо дела – фразировать, на бумаге обращать католиков и евреев отвлеченной логикой, а на деле дразнить их и отбивать от всякого доступа» ^[1511]. Через несколько лет, вернувшись к этой теме в предисловии к своим «Белорусским песням», Бессонов воздерживался от упреков Кояловичу в столь неблаговидном подстрекательстве, но без обиняков приписывал специфику его научных приоритетов влиянию аристократической традиции Речи Посполитой: «…политика, в которой так часто упрекают польскую или местную “краёвую” ученость, помешала… всмотреться в главный корень жизни, народный. Такие передовые деятели, как М.О. Коялович, поглощены историей политической или церковной и, живя давно вне своего края, не имеют прямого интереса к живейшим вопросам местной народности…» ^[1512]. Здесь мы видим сравнительно мягкое использование схемы, уже опробованной русской националистической журналистикой в кампании против украинофилов: наружность «хлопомана» таит под собой подозрительно «шляхетские» пристрастия.

Имеется еще один позднейший текст, который позволяет глубже вникнуть в мотивы неприятия идеи Западной России Кояловича русскими националистами образца Бессонова (т. е. теми, кто совмещал стремление к гомогенизации триединой русской нации с попытками вообразить ее в секулярных терминах и с начатками этнической и конфессиональной терпимости по отношению к неславянским группам населения). Это написанный в середине 1870-х годов М.Ф. Де Пуле очерк о покойном протоиерее Плакиде (Плациде) Янковском – в далеком прошлом униате и польскоязычном литераторе, писавшем под псевдонимом-палиндромом John of Dycalp (или Иоон-оф-Дыкальп ^[1513]), а незадолго до смерти (в 1867–1868 годах) – анонимном сотруднике «Виленского вестника». Очерк выдает в авторе живой интерес к таким сюжетам, как просветительская миссия закрытого в 1832 году Виленского университета, «воссоединение» униатов 1839-го; нашлось применение и личным впечатлениям от встреч и бесед с местными старожилами в середине 1860-х годов. Интерпретируя превратности пастырской и писательской карьеры Янковского как драматическое постижение человеком «внешней» польской культуры ^[1514] собственной подлинной русскости ^[1515], Де Пуле включал в эту притчу обобщающие суждения и частные наблюдения о факторах русско-польского соперничества в Северо-Западном крае до и после Январского восстания. Одним из них он считал то, что в крае так и не возникло, как он выражался, «чистого белоруссофильства», которое и не могло возникнуть без преобразованного на русский лад Виленского университета. Здесь уместна пространная цитата:

Страница