Ореховый Будда - читать онлайн книгу. Автор: Борис Акунин cтр.№ 45

– Дедушка! – крикнула Ката, но не удержалась-таки, упала, и лошадь проволокла ее по земле. Когда же кое-как исхитрилась подняться, Симпея утащили уже далеко.

– Помни, чему я тебя учил! – донесся крик издали.

* * *

Это уже потом, время спустя, узналось, что на том невысоком холме они попались на глазам «охотникам», которые рыщут по окрестностям, хватая подряд всех, у кого нет казенной бумаги, и волокут на верфи, заводы и заготовки, получая за то награду – по полтине с головы. Ненасытному Лодейному Полю (или как его звали здесь «Лодейщине») вечно не хватало рабочих рук. Трудники мерли, как мухи, и добыть им замену делалось всё мудреней. Деревни на сто и двести верст вокруг давно опустели. Мужики, кто еще не угодил в солдаты, матросы иль на работы, разбрелись от греха кто куда. Копали, рубили, тесали ловленые бродяги и дезертиры, каторжные колодники, плохо упрятавшиеся раскольники, иногда издали пригоняли пленных шведов и крестьян-чухонцев, но эти жили недолго.

Главнейшим начальником над всею многоверстной стройкой считался санкт-петербургский губернатор князь Меншиков, но за великими государственными заботами светлейший бывал на Лодейщине редко, а заправлял всем шаутбенахт Бессонов, повелитель тел, душ и даже костей, ибо сильно провинных трудников земле не предавали, но вывешивали напоказ, тлеть до голого скелета, и мертвая эта гниль смердела тут повсюду. Пока Кату волокли на аркане, она насмотрелась ужасов. Виселицы-то ладно, но были тут и мертвецы на колах, и колеса торчком, с которых свисали нелепо изломанные трупы.

Властителя жизни и смерти десяти тысяч рабочих и тысячи охранников звали кто Бессоном (казалось, этот страшный человек никогда не спит), кто Безносом – у него поперек лица чернела повязка.

И вдоль озерного берега, и на поле, и на вырубках стояли дощатые балаганы без окон. Ката подумала – хлевы, что ли? Но в конце концов дотащили до одного такого, самого дальнего, и ее.

– Примай, углежоги! – крикнул верховой, снимая аркан.

Грязный солдат в латаном-перелатаном мундире отпер дверь, и пленницу тычком пихнули внутрь. Когда глаза привыкли к темноте, стало видно длинную лавку вдоль стены, посередине – стол, две скамьи. Больше здесь ничего не было.

Ката села в углу, начала вспоминать все пройденные ступени – как напоследок велел Учитель.

Сначала подвергла приключившуюся жуть сомнению: может, это дурной сон? Дурные сны хороши тем, что они кончаются. Кончится когда-нибудь и этот. Так же легко расправилась с голодом, с болью в намятых петлею плечах, со страхом. Ну а радостей жизни в наличии не было, так что не от чего и отрешаться.

Чему будущую монахиню и буддоохранницу никто пока не обучил – не тревожиться за тех, кого любишь, и Ката сильно переживала за дедушку. В какую это яму его отправили? К каким татарам? И самое главное: свидятся они еще иль нет?

Вспомнила, однако, как Симпей говаривал: «Никогда не пугай себя тем, что еще не случилось, а лишь может случиться», – тем и утешилась.

Щели меж стенных досок, поначалу серые, делались темнее. Снаружи смеркалось, потом вовсе почернело. Когда наконец открылась дверь, оттуда заскрипело и задуло, а видно ничего не было.

Какие-то люди, десятка два, тяжело ступая и кряхтя, вошли внутрь. Оттого что они ничего не говорили, а молча разошлись по сараю, стало жутко, но Ката опять справилась со страхом. Что бы ни случилось, всё лучше, чем сидеть в углу, непонятно чего ждать.

В одном, другом, третьем местах защелкало, сверкнули искры, загорелись труты. Потом занялись лучины. Огня от них было мало, но после кромешной тьмы Кате показалось светло.

Угрюмые, косматые мужики, все на одно лицо, будто братья-погодки, рассаживались у стола.

Увидели ее.

– А, вон он, малой-то, про кого говорено, – сказал один. – Ишь, хлипкой. Куда его, Пров?

Другой медленно обернулся. Широко расставленные глаза уставились на нее, навечно сдвинутые брови шевельнулись. Этот, кажется, здесь был главный – остальные ждали, что он скажет.

– Веткорубом будет.

И отвернулся.

Солдат внес дымящийся котел, бухнул на стол. Кинул каравай хлеба.

– Нате, жрите.

Никто на еду не кинулся.

Тот, кого назвали Провом, не спеша вынул нож, порезал хлеб на равные куски, каждому по одному. Встала и Ката, но ей ничего не осталось.

Сбоку ее пихнули.

– Куды суешься? Не наработал ишшо.

Все разобрали хлеб, достали ложки.

– Молитесь, кому надо, а кому не надо – так ешьте, – сказал старший и первый зачерпнул варева – жидкой каши или густой похлебки, не разобрать.

За ним быстро – второй, третий, четвертый. Котел двигали вдоль стола в одну сторону, потом обратно. Никто не толкался. Должно быть, порядок, кому после кого, у них был установлен.

Потом Ката узнала, что так и есть. Сидели и черпали ложками по старшинству. Первым – десятник Пров, потом старший рубильщик (кто топором дерево валит), за ним пильщики, строгальщики, щепники, костерные. По работе и уважение. Артель углежогов валила негодные для корабельного строительства деревья и сжигала их, превращая в уголь, надобный для плавильных печей.

Поели быстро и все сразу разбрелись по лавкам – укладываться.

Ката сидела в своем углу, думала.

Сбежать бы отсюда, но как? Дверь одна, за нею топчется, лязгает ружьем часовой.

А и сбежишь – как средь всех бесчисленных дощатых сараев сыскать деда Симпея?

Сказала себе: ничего. Мансэй учил, что терпеливому уму постепенно открываются все тайны, а говоря попросту, по-нашему – утро вечера мудренее.

Пристроилась на лавке калачиком, чтобы дождаться утра, но не тут-то было.

Когда, повернувшись лицом к стене, ждала, пока накатит сон, кто-то подошел сзади, взял за плечи, развернул.

На столе еще не догорела лучина, и Ката увидала над собой, в помигивающем красноватом свете пегую бороду, посреди которой в черной яме поблескивали мелкие влажные зубы.

– Будешь мне, малец, заместо бабы, – просипела черная яма, из которой несло гнилью. – Скидавай портки!

Эх, не успел дедушка научить японской драке! И свистеть по-соловейразбойничьи тоже! Что делать? Если этот поймет, что перед ним девка, тут и все прочие накинутся…

– Уйди! – громко сказала Ката – и еще громче: – Помогите!

Но никто не помог, даже не встал. Только один какой-то с брезгливой ленью кинул:

– Охота тебе поганиться, Сипа?

– Охота-охота, – ответил гнилой. – А ты не встревай.