Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - читать онлайн книгу. Автор: Пирс Брендон cтр.№ 259

Разгром стимулировал арабский национализм. Он вдохновил народное презрение и ненависть к Британии, которые лучше всего были выражены «Голосом арабов» на радио Каира. Даже представители англофилов, интеллигенции Ближнего Востока, отдалились из-за полной неуместности авантюры Идена. Как сказал один египетский юрист английскому другу в Адене, «вы дали нам Шекспира, Оскара Уайльда, Диккенса… И все это испорчено, это оплевано Суэцем, союзом с израильтянами. Как, как вы могли это сделать?!» ^[2830]

Таким же относящимся к делу вопросом был и другой: почему, почему британцы оставались в Адене до 1967 г., когда база утратила свой смысл? Крошечная колония всегда являлась аванпостом Индии, ценилась за прекрасную природную гавань, окруженную двумя красноватыми вулканическими полуостровами, выходящими «в море, как клешни омара, закопанного в песке» ^[2831].

Аден был захвачен в качестве угольного порта и бастиона в 1839 г. Почти на протяжении века им управляли из Бомбея. По общему признанию Калькутта, Дели и Лондон тоже вмешивались. Какое-то время между войнами Королевские ВВС отвечали за оборону Адена. А когда Министерство по делам колоний взяло его под контроль в 1937 г. (в год последней кампании имперских завоеваний Великобритании в районе Хадрамаут на юге Йемена), то приписало колонию короны своему Центральноафриканскому отделу.

Однако город, который разросся с разрушающегося скопления лачуг до процветающего свободного порта, все еще казался пригородом индийского субконтинента. Многие здания, в особенности, белый анклав недалеко от пароходных причалов, напоминали индо-сарацинские здания в Бомбее. Пыльные военные городки, построенные на золе и шлаках, вдохновили Киплинга на знаменитое сравнение: Аден был «словно печь, которую никто не разжигал много лет» ^[2832]. В роскошных открытых для всех садах стояла бронзовая статуя королевы Виктории весом две тонны. Королева восседала на белом мраморном троне, глядя на свое первое колониальное приобретение. Процветали торговые дома парсов. В старом городе-космополите дхоти встречались почти столь же часто, как футы (йеменские юбки). Здесь канавы были полны чарпоев (деревянных кроватей на веревках, чтобы спать на улице), потому что «ни одно дуновение ветерка не нарушает неподвижности жаркого воздуха, а голый круг унылых серых скал заставляет взгляд остановиться и ловит в капкан солнце, превращая город в печь» ^[2833]. На базарах, построенных из кирпича, паслись коровы и козы, пахло карри и прочими специями. Полицейские в форме цвета хаки носили малиновые тюрбаны, как в Пенджабе.

Более того, кроме восстановления древних укреплений и цистерн с водой, которые поддерживали город трехсот пятидесяти мечетей во времена Марко Поло, Аденом, как округом Бомбея, пренебрегали. Он оставался покрытым лавой чистилищем и местом страдания для совершивших прелюбодеяние офицеров или опозорившихся индийских полков. Но в 1947 г. Аден утратил свою жизненно важную стратегическую роль — связь с Индией. Ко времени Суэцкого кризиса он стал колониальной тихой заводью, которая в большей мере поддерживалась прошлыми пустыми комплиментами, а не нынешней целью. Старшие британские важные лица все еще продолжали устраивать парады в пышных париках или шлемах, украшенных красными и белыми петушиными перьями. Парады проходили под нещадно палящим солнцем. Казалось, оно било, словно ятаган. Даже простые гражданские служащие были вынуждены появляться в белой тунике для строевой подготовки — с золотыми пуговицами, высоким воротом и нагрудными знаками в виде дубовых листьев, вышитых золотом, с медалями, в лайковых перчатках, ботинках из бычьей кожи и с украшенным кисточками палашом. Один из них жаловался, что это одеяние напоминало «полные возбуждения дни Омдурмана и аннексии Синда» ^[2834].

Новый губернатор сэр Уильям Льюс считал античную старомодность «такой же удручающей, как застоявшийся табачный дым» ^[2835]. Он пытался оживить Дом правительства, где доминировала еще одна статуя королевы Виктории. Там играми в поло на велосипедах, а матчи проводились на террасе с колоннами.

Но имперский Аден отживал свой век. После ликвидации индийского владения, как один посол писал Селвину Ллойду в декабре 1956 г.а, британские базы вокруг Аравийского полуострова стали «базами на пути в никуда» ^[2836].

Более того, внутри Адена выкристаллизовывалась враждебность к британскому присутствию. Это частично происходило оттого, что было предпринято мало усилий по улучшению социальных условий. Закон о развитии колоний и улучшению быта (1940 г.) давал ничтожную помощь, поскольку, как признавал один министр, это был «всего лишь жест» ^[2837].

Местные жители мало получали от полумиллиона фунтов стерлингов, которые ежегодно собирались в виде налога на импортируемый кат — наркотический лист, который погружал тех, кто его жевал, в состояние апатии и оцепенения ^[2838]. (Люди словно бы впадали в транс, а лица пристрастившихся к кату зеленели).

Состояние общественного благополучия можно измерить условиями в тюрьме в Кратере, в которой даже в 1967 г. одновременно содержались преступники и сумасшедшие. [Кратер — достопримечательность Адена, это действительно кратер потухшего вулкана в центре старого города. — Прим. перев.] Посетивший ее английский юрист пришел в ужас оттого, как находящиеся в здравом уме мужчины-христиане относились к сумасшедшим женщинам-мусульманкам: «Их кормили, как животных, их еду проталкивали между решеток. Словно животных, их время от времени поливали из шланга вместе с камерами. Вся сцена под ярким голубым небом казалась кошмаром» ^[2839].

Трудовые отношения были столь же отсталыми. Но, с одобрения британцев, в 1956 г. был сформирован Конгресс профсоюзов Адена. Он начал с организации забастовок. Поскольку политический прогресс был ограничен, вскоре Конгресс стал центром противостояния имперскому правлению.

Суэцкий кризис показал, что Великобритания уязвима. Блокирование канала усилило враждебность, поскольку повлияло на процветание одного из самых загруженных нефтяных портов мира. Радио Каира выливало потоки пропаганды в Кратер. Британцы не могли выдать ничего, способного соревноваться с «обращениями к арабскому братству и обвинениями колониализма» ^[2840]. Изображения Насера улыбались с каждой стены, а дети смеялись над европейцами, выкрикивая его имя. Националистическая враждебность была суммирована в письме, отправленном одному из самых сочувствующих (хотя и старомодных) британских чиновников. Им оказался будущий верховный комиссар Адена сэр Кеннеди Треваскис, который давно стремился избавиться от расовых предрассудков — «раковой опухоли нашего имперского правления». В письме к Треваскису обращались, как к «неверному хозяину рабов» ^[2841].