Краткая история пьянства от каменного века до наших дней. Что, где, когда и по какому поводу - читать онлайн книгу. Автор: Марк Форсайт cтр.№ 25

Как бы то ни было, у древних образовался целый котел божественной слюны, и из нее возник Квасир — мудрейший из людей или богов, когда-либо сотворенных слюной. В своих странствиях по земле Квасир щедро делился с человечеством всевозможными знаниями и мудростью, пока не повстречал двух гнусных карликов, которые убили его и слили кровь в горшок. Потом к этой крови в котле добавили немного пчелиного меда — так получился Одрерир, мед поэзии.

Затем явился некий великан и, похитив Одрерир у карликов, унес в свои горные чертоги. Один, прослышав о меде, возжелал его попробовать. Увы, теперь мед находился в замке великана, денно и нощно охраняемый великановой дочерью. Но Одину очень хотелось его отведать — поразительно, на что только не пойдешь ради выпивки, когда сильно приспичит. Поэтому Один проник в замок, обратившись в змею.

Но оставалась еще великанова дочь. Ее он не мудрствуя лукаво соблазнил и пообещал жениться, если она даст ему отведать меда. Возможно, здесь есть связь с иногда встречавшимся у викингов обычаем: если девушка поднесет мужчине особый напиток, он обязан на ней жениться. Неизвестно, был ли обычай широко распространен, поскольку большинство бракосочетаний совершалось по сговору, но так или иначе перед нами очередной пример из серии «приняв выпивку, вы становитесь родственником/дружинником/супругом того, кто вам ее поднес».

Но Одина голыми руками не возьмешь. Осушив чашу одним глотком (как водится), он обернулся орлом и улетел прочь, унося в желудке мед поэзии. Великан, узнав о пропаже, тоже немедля обернулся орлом и помчался в погоню.

Погоня был жаркой. Другие боги, завидев возвращающегося в Асгард Одина, приготовили сосуд, в который он должен был отрыгнуть Одрерир. Великан уже почти нагнал Одина, но тот успел спикировать и извергнуть чистейшее искусство в сосуд. Однако в горячке, распираемый клокочущей внутри поэзией, он выпустил немного меда через задний проход. С тех пор содержимое сосуда питает всех великих поэтов. А субстанции, вытекшей из заднего прохода, мы обязаны появлением плохих стихов. Так что теперь мы знаем, как объяснить существование и Шекспира, и Уильяма Генри Дэйвиса.

Эль

Жизнь викинга была сосредоточена вокруг эля. Спиртное приносили в жертву Одину, ради него жили, им вдохновлялись поэты, за него убивали воины. В одной из саг о героях конунг, чтобы прекратить распри между двумя своими женами, решает оставить себе ту, от которой по возвращении из военного похода получит более вкусный эль.

К концу вечера в пиршественном чертоге наверняка воцарялась кутерьма и неразбериха. Не хватало только двух составляющих. Неуемные попойки заканчиваются, как правило, рвотой и сексом (хорошо бы все-таки не одновременно) — для древнего египтянина к этому все в итоге и сводилось. Но викинги, даром что предпочитали питьевые рога другой посуде, ни о рвоте, ни о сексе не упоминают ни словом ^[40]. Они попросту отрубались.

По преданию, к пирующим слетало прелестное мифическое существо — цапля забвения (понятия не имею, почему цапля), которая вилась над чертогом, пока все не засыпали. По домам никто не расходился. Все оставались в пиршественном чертоге у конунга, пока держались на ногах, а потом заваливались спать на лавках, на столах, везде, где только можно было прикорнуть.

Момент довольно опасный. Вся дружина мертвецки пьяна и защищаться не в состоянии. На этом, собственно, завязан сюжет «Беовульфа» — чудовище из года в год пробирается в чертог по ночам и пожирает людей, пока главному герою не приходит в голову светлая мысль не усердствовать с выпивкой.

Положа руку на сердце, риск закончить жизнь в брюхе у чудовища все-таки был для викинга статистически минимальным — в отличие от вероятности сгореть. По преданию, в VIII веке шведский конунг по имени Ингьяльд созвал соседей-правителей на коронацию и, когда принесли обетную чашу, поклялся расширить свои земли вдвое во все стороны света. Все гости пили. Все напились. Когда цапля забвения сделала свое дело и все заснули, Ингьяльд вышел, запер двери снаружи и поджег свой пиршественный зал вместе с оставшимися там конунгами.

Я бы рад сказать, что это единичный случай, но увы. О сгоревших со всеми гостями пиршественных чертогах в исторических источниках упоминается не раз — в том числе о конунге, которого сожгла собственная жена. Видимо, было за что.

Впрочем, смерть не особенно страшила викингов. В какой-то степени они ее предвкушали. Смерть — это просто перенос в Вальгаллу, а Вальгалла — это бесконечный пир, это сумбл, длящийся целую вечность. Там бушует хмельной Один, там ждут все старые друзья, с которыми вы пили обетную чашу, и там есть священная коза Хейдрун, которая непрестанно доится чистым крепким медом. Вот он, рай для викинга — бражничать в Вальгалле вечно.

Средневековую таверну мы все прекрасно себе представляем. Откуда у нас это представление — бог весть. Может, из фильмов о Робин Гуде и его веселых стрелках, которые пробирались под покровом Шервудского леса в деревенский кабак во времена доброго короля Ричарда. Там румяные молодцы прихлебывали Настоящий Английский Эль из увенчанных шапками пены кружек, которые подносила пышнотелая хозяйка. Чем живее у нас воображение, тем пышнее формы у хозяйки и тем веселее молодцы. В углу пиликает скрипач, легкий ночной ветерок покачивает аккуратно нарисованную вывеску.

Ничего подобного не было и в помине.

Чтобы объяснить почему, нужно сперва уточнить кое-какие термины, намеренно употребленные неправильно в предыдущем абзаце. В наши дни можно открыть бар и назвать его «Корабельным двором», «Корабельной таверной» или просто «Кораблем» — разницы никто не уловит. Но в Средневековье и позже, вплоть до конца XVIII века, существовало четкое отличие между постоялым двором, таверной и пивной.

Постоялый двор

Постоялый двор (inn) представлял собой гостиницу, причем довольно дорогую. Там, как и следует из названия, имелись комнаты для ночлега и конюшни для лошадей. Останавливалась на постоялых дворах путешествующая знать, а также купцы и прочий зажиточный люд. Бедняков дальше порога обычно не пускали. С одной стороны, это делалось для поддержания марки заведения, а с другой — в силу своеобразной ценовой политики на постоялых дворах. Сам ночлег стоил довольно дешево, а зарабатывал хозяин на различных дополнительных услугах — хорошем угощении, вине, стирке, заботе о лошадях и так далее.

Такого явления, как деревенский постоялый двор, не существовало в принципе — как не существует в наше время деревенского «Гранд-отеля». Гостиницы такого класса встречались только в городах, как правило крупных. Это было внушительное здание на рыночной площади, с просторным двором. Там же иногда проводились судебные слушания — пожалуй, только благодаря этому обстоятельству Робин Гуд и мог побывать на постоялом дворе.

В предместьях Лондона, правда, попадались постоялые дворы и попроще, потому что с наступлением темноты городские ворота закрывали и запоздавшим путникам приходилось ночевать «под стеной». В британской школе можно услышать от слегка увлекшегося учителя, что английская литература началась с паба, поскольку в завязке «Кентерберийских рассказов» действие происходит в харчевне «Табард» у Лондонского моста. Однако «Табард» все же был не пабом, а постоялым двором. Как раз таким, где могли разместиться нагрянувшие без предупреждения двадцать девять паломников с лошадьми. Как отмечает Чосер, «конюшен, комнат в “Табарде” немало / И никогда в нем тесно не бывало». Постояльцев у Чосера принимает и размещает Гарри Бэйли, хозяин «Табарда», и многие читатели видят в нем просто добродушного трактирщика, обслуживающий персонал. Но это не так. Гарри Бэйли владел постоялым двором, а значит, принадлежал к кругу весьма преуспевающих предпринимателей. Кроме того, он был членом парламента и собирал недавно введенную подушную подать.