Удочеряя Америку - читать онлайн книгу. Автор: Энн Тайлер cтр.№ 21

Или Сами пускался описывать небольшую сценку, демонстрирующую уверенность американцев в том, что весь мир смотрит на них затаив дыхание.

– Представьте: друг моего отца, знаменитый поэт, был приглашен в страну по гранту. Его возили из штата в штат и показывали, как откармливают скот. «Смотрите, сэр, мы применяем самые современные методы ротации посевов, чтобы обеспечить адекватный запас…» Лирический поэт! Горожанин, родившийся и выросший в огромном Тегеране!

Или же объектом исследования становилась пресловутая американская «открытость».

– Они сразу такие дружелюбные: «Привет, ты славный парень», «Как дела, расскажи мне все про нелады с женой», но разве кто-нибудь из них впускает вас по-настоящему в свою жизнь? Сами подумайте! Подумайте!

Или их притязания на толерантность.

– Они говорят, их культура не ведает ограничений. Свобода, все разрешено, делай что хочешь и других не трогай, такая у них культура. Но все это значит одно: ограничения они держат в секрете. Ждут, пока ты нарушишь какое-то правило, и тогда вдруг обдают тебя холодом, отдаляются, не хотят ничего объяснять, и ты понятия не имеешь, что произошло. Вот мой кузен Давуд. Племянник матери. Он прожил тут полгода и уехал в Японию. Говорит, в Японии тебе хотя бы сразу объясняют правила. Хотя бы признают, что эти правила существуют. Ему там гораздо удобнее жить, по его словам.

И все присоединялись с собственными историями – о внезапном разрыве дружеских отношений, о глухом молчании в ответ на самый естественный вопрос.

– Нельзя спрашивать, сколько стоило платье. Про цену дома тоже спрашивать нельзя. Так про что же их можно спрашивать?

Эти разговоры происходили на английском языке, потому что Сами не владел фарси. Наотрез отказался от этого языка с того дня в детском саду, когда выяснилось, что никто из сотоварищей его не понимает. И потому его претензии нелепы, указывала Мариам.

– Ты говоришь с балтиморским акцентом, – твердила она. – Родился в Америке, воспитан в Америке, никогда и нигде больше не бывал. Зачем же ты все это выдумываешь? Ты сам американец – ты насмехаешься над собственным народом.

– Ай, мама, это же просто шутки, по-доброму, – возражал он.

– Не так уж по-доброму, на мой взгляд. А что бы ты делал без этой страны? Ну-ка, ответь! Ты все принимаешь словно по праву, вот в чем беда. Понятия не имеешь, каково жить в стране, где приходится следить за каждым словом и таить свое мнение про себя, то и дело оглядываться через плечо, вдруг кто подслушивает. О, не думала я, что ты заговоришь на такой манер, когда вырастешь. В детстве ты был большим американцем, чем все американцы.

– Ты сама слышала, что сейчас сказала? – перебивал он. – «Бо́льшим американцем, чем все американцы». А ты не задумывалась, почему это было так?

– В старших классах ты встречался только с блондинками. Я уж смирилась с тем, что мне предстоит стать свекровью Сисси Паркер.

– Мне и в голову не приходило жениться на Сисси.

– И уж никак я не ожидала, что ты выберешь девушку из Ирана.

– Почему бы и нет? – отвечал он.

Он не был совсем искренен, ведь в глубине души он и правда всегда думал, что женой его станет «настоящая американка». В детстве он мечтал о семье из сериала «Брэди Бранч»: спокойный папаша в клетчатой рубашке, такой дружелюбно-фамильярный, и мама – спортивная и подтянутая, а не экзотичная. Он был уверен, что его одноклассники непрерывно угощаются сосисками барбекю, играют в футбол на заднем дворе и зубами вылавливают яблоки из бочки с водой. И ему представлялось, что такую жизнь откроет перед ним жена. Но на последнем курсе университета он познакомился с Зибой. В отличие от девушек, которые росли в семьях старинных друзей его родителей, она казалась беспечной и независимой, она была уверена в себе и откровенна. После первого же их совместного семинара («Промышленная революция», весенний семестр) она прямиком подошла к Сами и спросила:

– Иранец, угадала?

– Угадала, – ответил он. Собрался с духом, готовясь к обычной болтовне: из каких мест, в каком году, с кем знаком – и все это в той обычной манере, сочетающей заигрывание и прилипчивую почтительность, какую иранские женщины обрушивают на противоположный пол.

А она попросту сказала:

– Я тоже. Зиба Хакими. – Легонько помахала ему кончиками пальцев и ушла к друзьям, американским друзьям, среди них были и парни и девушки. Она носила джинсы и футболку с названием группы Tears for Fears, а волосы стригла так коротко, что могла с помощью геля превратить прическу во что-то вроде панковского гребня.

Но по мере того как они сближались (с каждым днем их разговор затягивался чуть дольше, сложилась привычка выходить из аудитории вместе), Сами стал замечать, сколь многое им было друг в друге понятно без слов. Невидимый плащ общего происхождения окутывал их. В середине марта она спросила, едет ли он на выходные домой, и не требовалось пояснять, что речь идет о Новом годе. Он заставал ее на ступеньках библиотеки, она перекусывала – не чипсами, не печеньем, а резала на кусочки грушу маленьким серебряным ножом. В точности такой же его мать после каждой трапезы выкладывала на стол вместе с фруктами.

Летом после выпускного он часто приезжал в Вашингтон и приглашал Зибу в ресторан или в кино, познакомился со всеми ее родственниками. Хакими казались и знакомыми, и чуждыми. Он узнавал язык, на котором они говорили, еду, которой угощали, их любимую музыку, но его смущал изобильный стол и коллекционерская страсть к самым дорогим и показушным брендам – «Ролекс», «Прада», «Феррагамо». Еще более его бы смущали их политические убеждения, но ему хватало ума избегать разговоров на эту тему (родители Зибы только что на колени не становились при упоминании шаха).

Что бы подумала его мать о таких людях? Он хорошо знал, что бы она подумала. Он привел домой Зибу и познакомил с матерью, но родственников ее не упоминал. И мать, благосклонно принявшая Зибу, ни разу не предложила собраться обоим семействам вместе. Впрочем, мать бы, вероятно, и при другом раскладе не спешила со знакомством. Она частенько бывала такой – замкнутой.

Осенью занятия в университете возобновились. Сами писал диплом по европейской истории, Зиба перешла на старший курс. К тому времени они были по уши друг в друга влюблены. Сами снимал плохонькую квартирку за пределами кампуса, и Зиба проводила там все ночи, хотя одежду держала в своем общежитии – чтобы семья ничего не заподозрила. Родственники являлись еженедельно, с завернутыми в фольгу мисками баклажанной икры, с домашним йогуртом. Они прижимали Сами к груди, целовали в обе щеки и спрашивали, как подвигается учеба. Мистер Хакими не одобрял его выбор – европейская история не самое перспективное поприще. «Что будете с этим делать? Учить, – рассуждал он. – Станете профессором, будете учить студентов, которые, в свой черед, станут профессорами. Как те насекомые, что живут лишь несколько дней ради одной цели – произвести себе подобных. Разве это разумный план? Я бы не сказал!»