Удочеряя Америку - читать онлайн книгу. Автор: Энн Тайлер cтр.№ 23

– Ну, – сказала она, – я позвонила ему утром в пятницу, когда у нас раннее утро, а там уже вечер, и я знала, что вскоре он пойдет к брату играть в покер. И там найдутся желающие его утешить. Особенно жена его брата Ашраф. Помните Ашраф? Цвет лица очень неудачный, с прозеленью, но такая добрая, такая сочувствующая. В тот раз, когда у меня был выкидыш, она пришла ко мне и говорит: «Я сделаю тебе халву для укрепления сил, Ази-джан». А я отвечаю: «Ох, у меня совсем нет аппетита», а она: «Доверься мне». Пошла на кухню, отослала прочь Акбара – в это время у людей еще были слуги, помните Акбара? Он вместе с братом-близнецом явился к нам из какой-то деревни, такие маленькие, что еще и говорить толком не могли, оба в лохмотьях. Брат хромал, но был очень сильный, он взял на себя сад и вырастил прекраснейшие розы. Никогда ни прежде, ни потом у нас так не цвели розы. Моя соседка госпожа Массуд однажды сказала – та самая соседка, чей сын полюбил девушку-бахаи…

– Так ваш муж? – заорал отец Зибы с той стороны кухонной стойки. – Муж-то ваш как?

Женщины переглянулись, Азра подошла к ним ближе и понизила голос.

– Скверно будет выглядеть, если, утомив нас всеми этими пустяками, она признается, что ее муж застрелился, – сказал мужчинам мистер Хакими.

Он говорил на фарси. Они все говорили на фарси, если только не обращались к Сами или Сьюзен. Каждый раз, когда на такой междусобойчик являлся Сами (а он, между прочим, каждый день ходил на работу), все приветствовали его по-английски и тесть по-английски же спрашивал: «Много ли домов продал сегодня? А?» – но, не дожидаясь ответа, переходил на фарси и сообщал сыновьям: «Мамал говорит, последние месяцы рынок недвижимости процветает». И на том с английским было покончено. Сами это вполне устраивало. Избавляло от необходимости вносить свою лепту в разговор. Он подхватывал Сьюзен, сажал ее себе на колени и удобно устраивался послушать других. Как и эти мужчины, подслушивающие женские сплетни, – зависящие от женских сплетен, в них обретающие связь с реальностью, – он плыл по спокойному течению фарси, понимая на девять десятых, позволяя одной десятой скользить мимо. Мужчины обсуждали предложенные родичем инвестиции, женщины – стоит ли всыпать еще щепотку шафрана. Племянницы ссорились из-за «уокмена». Если Сами задерживался надолго, о его присутствии забывали и заговаривали о том, чего ему слышать не следовало, – о новом способе уклонения от налогов, который изобрел дядя Ахмад, или же отпускали какую-нибудь зубастую шутку насчет Мариам («Ханум сказала бы, класть картошку на дно рисового горшка – это обман»; «ханум» при этом придавало всей фразе оттенок ядовитый и сатирический). Отношение этих женщин к его матери не слишком-то задевало Сами, потому что он считал его заслуженным. Взять хотя бы ее манеру до сих пор называть мать Зибы «миссис Хакими», а не «Гита-джан», – и это не было просто недосмотром, он прекрасно это понимал.

– Где корица? Кто ее взял? – спрашивала Зиба. На фарси она произносила слова в нос, гнусавее, чем Мариам, – как раз настолько, чтобы Сами ощутил притягательность непривычного.

– Я спросила его, когда он уезжает, – сообщила одна из невесток Зибы другой, – и он сказал, что еще не решил, до свадьбы или после свадьбы. «А свадьба-то когда?» – спросила я, и он сказал, что не знает, потому что еще не выбрал невесту.

Мать Зибы, обвязавшись фартуком со светофором – желтый свет и надпись: ОСТОРОЖНО! У ГРИЛЯ МУЖЧИНА, – плюхнула на стойку горшок и слегка выдохнула. Иранские женщины очень трудолюбивы, это Сами всегда признавал. Они готовят блюда, требующие долгой работы, – сотни свернутых вручную маленьких голубцов в виноградных листьях, десятки смазанных маслом листов прозрачного теста – для каждой трапезы. Вон тетя Азра слепила несколько фунтов фарша в огромный шар, похлопывает его быстрыми, умелыми шлепками. Мужчины поднялись и вышли во двор покурить. Мистер Хакими любил толстые, черные, пахнущие шинами сигары, у обоих братьев Зибы (средних лет и такие же лысые, как отец) пальцы пожелтели от ежедневной пачки сигарет. Запрет дымить в доме казался им нелепым. «Пассивное курение», – скривился один из них, выплюнул этот штамп по-английски и снова перешел на фарси.

– Я курил рядом с моими дочерями с их рождения, и посмотрите – они куда здоровее Сьюзен.

Все они считали, что Сьюзен для своего возраста слишком мала и бледна. Они также считали, что она чересчур похожа на китаянку, но после нескольких столкновений Зиба отучила их упоминать об этом вслух.

– Как твои родственники воспримут ребенка азиатской расы? – спросил Сами, когда Зиба впервые заговорила об усыновлении.

Зиба ответила не раздумывая:

– Мне все равно, что подумают родственники, мне нужен ребенок.

А поскольку в том, что Зиба не могла родить своего, был виноват Сами, он был вынужден уступить ее желанию. Собственные сомнения он скрывал от всех, кроме матери, ей он изливал душу, заезжая к Мариам по нескольку раз в неделю, украдкой, словно к Другой Женщине, сидел у нее на кухне, сцепив руки между колен, пока чай безнадежно остывал, и говорил, и говорил, а Мариам слушала неуступчиво.

– Знаю, Зиба верит, что мы таким образом кого-то спасем, – рассуждал он. – Дадим шанс ребенку, обделенному судьбой сироте. Но это не так просто, как ей кажется, взять и изменить чужую жизнь к лучшему! В этом мире легко творить зло, а вот с добром все сложнее, мне кажется. Легко разбомбить здание в щебенку, но трудно построить, легко причинить ребенку вред, гораздо сложнее решить его проблемы. Мне кажется, Зиба этого не понимает. Думаю, ей видится, как мы просто забираем себе какого-то везунчика и обеспечиваем ему счастливую жизнь.

Он ожидал от матери возражений (он хотел, чтобы она оспорила его слова), но Мариам молча отпила чаю и опустила чашку на блюдце. Сами продолжал:

– И ведь к ребенку не прилагается гарантия. Его нельзя будет отдать обратно, если что-то не сладится.

– Рожденного тобой ребенка тоже обратно не отдашь, – напомнила мать.

– Но меньше вероятность, что тебе захочется его вернуть. Родной ребенок – твой по крови, ты узнаешь в нем свои черты, и потому тебе легче с ними смириться.

– Или труднее, – заметила мать. – Те черты, которые тебе не нравятся в самом себе, такое ведь тоже случается.

Правда, случается? Сами предпочел не углубляться в этот вопрос. Он поднялся, покружил по кухне, глубоко запихав кулаки в карманы. И так, стоя спиной к матери, он признался:

– А еще я боюсь, что этот ребенок будет чувствовать себя чужим. Он или она всегда будет таким явным иностранцем, с корейской или китайской внешностью. Понимаешь?

Он обернулся к матери; она смотрела на него как будто бы с любопытством, но по-прежнему молчала.

– Я знаю, это звучит высокомерно, – сказал он.

Она отмахнулась от его слов и снова отпила чаю.

– И потом, – сказал он, – раз уж мы об этом заговорили. Будет же совершенно очевидно, что мы не настоящие родители. Даже на самое отдаленное внешнее сходство рассчитывать не приходится.