Трамп и эпоха постправды - читать онлайн книгу. Автор: Кен Уилбер cтр.№ 27

Аперспективизм: нигде не существует внеисторических, предзаданных, привилегированных перспектив.

Это истинная часть принципа аперспективизма, а его «частичная» часть (согласно принципу, выражаемому в словах «истинный, но лишь частично») состоит в том, что каждый новый уровень развития, как было доказано, демонстрирует рост количества перспектив (точек зрения), которое может принимать сознание на этом уровне: от первого лица на красном до второго лица на янтарном, потом третьего на оранжевом, затем четвертого на зеленом, далее пятого на раннем интегральном и шестого на позднем интегральном; есть и более высокие стадии. Каждая из них превосходит и включает предыдущую. Такие трансценденция и включение становятся общей движущей силой, или Эросом эволюции; это стремление к самоорганизации через самотрансценденцию. Как следствие, никакой из перспектив не отдается предпочтение, поскольку каждая новая эмерджентно возникшая стадия эволюции производит все более глубокую способность к принятию большего количества перспектив. Поэтому, если перефразировать Гегеля, каждая стадия адекватна; каждая более высокая стадия более адекватна. Каждая стадия истинна, но каждая более высокая «более истинна» или содержит в себе больше перспектив, которые раскрывают большее количество истин. В итоге мы имеем не отсутствие фактов, а большее число фактов. Вот почему благодаря генеалогическому или эволюционному/развитийному подходу можно прийти к столь мощным ответам на вызовы аперспективного безумия, в которое погружен сейчас хаотичный зеленый постмодернизм. Следовательно, нельзя отрицать «истинные, но лишь частично» истины постмодернизма. Поэтому, как и в случае со всеми предыдущими стадиями, они должны быть включены — даже если мы так же радикально их трансцендируем (выходим за их пределы, или превосходим) в даже еще более высоких формах интегрального развития, позволяющего включать все более глубокие и всевключающие перспективы.

Один способ обобщить практически весь постмодернизм (в дополнение к указанию на принцип «истины нет, есть только социальные конструкции») — утверждение «есть только история». Это также часть воззрения, будто истины нет, ведь расширенная точка зрения звучит так: «Нет предзаданной, стабильной истины, поскольку нет ничего, кроме истории». В янтарно-мифическую эпоху эволюции человечества мифы утверждались как источники истин, которые извечно и бесконечно реальны и важны, даже фундаментальны. «Когда-то давным-давно» означало «всегда и вовеки веков». Когда начала возникать рациональность, «навеки истинный» поиск стал вотчиной метафизики, и целью последней (­которая, по сути, включает всю западную философию) было предоставить объяснение реальности, для которого можно логически доказать, что оно является Истиной в Последней Инстанции по теме: изложением, которое по-настоящему истинно на все времена. Нечто вроде: «Вот такова подлинная структура реальности; вот что истинно, вот что есть благо, вот что есть прекрасное; и это объяснение — единственная по-настоящему реальная картина истинной природы мира». Весь смысл философствования заключался в попытке выявить такую картину раз и навсегда — прийти к Истине в Последней Инстанции. Ни один философ не писал что-либо, думая, что его текст будет истинным лишь в течение года-двух, а затем навеки канет в небытие. Метафизика была поиском того, что истинно навеки, Истина в Последней Инстанции для выбранной темы. Даже если философы и не считали, что это возможно, они все об этом мечтали.

Это продолжалось до тех пор, пока на сцену не вышла сущая мелочь под названием «эволюция». Мир так и не оправился от этого события. «Все, на что можно опереться, растворяется в воздухе» ^[35]. Начиная с немецких идеалистов философия превратилась в эволюционную, или философию развития. Отныне она не опиралась на допущение, что реальность — фиксированный, предзаданный и неизменный набор истин. Теперь она рассматривалась как нечто развертывающееся, развивающееся и эволюционирующее. Дарвин применил эту идею к биологии, Фрейд — к психологии, Маркс — к социологии; в итоге вся почва начала растворяться у нас под ногами. Современность модерна начала все переосмыслять в терминах эволюции, а постсовременность, или постмодерн, довела все до логического заключения… а затем выплеснулась за свои границы, в свои алогичные крайности, где потерпела крушение в том, что можно назвать землей без истины.

Основная идея состояла в том, что, начиная с Большого взрыва, все сущее проходило процесс эволюционного развертывания и ничто не является предзаданным или навеки истинным. Нет ничего, кроме эволюции; «нет ничего, кроме истории». Один постмодернист за другим черпали вдохновение в обращении своего взора в прошлое, хотя бы на несколько сотен лет назад, и выявлении всего, во что когда-то люди истово верили, только чтобы впоследствии то же воспринималось лишь как ерунда (и это, если честно, включает практически все, во что человечество когда-либо верило). Мишель Фуко, наряду со многими другими, вывел «генеалогию» (историю развития) основных убеждений вокруг таких явлений, как безумие, наказание, зло, сексуальная мораль и образование. Он получал искреннее удовольствие от выявления их глубинно иррациональных, глупых и даже злонамеренных истоков — в дополнение к демонстрации их невразумительности в сегодняшнем мире. Один психиатр, прочитав труд Фуко о безумии, сказал: «Если эта книга содержит истину, вся наша профессия [психиатрия] бесполезна». В ней нет истины, на которую можно было бы положиться, как четко показывает ее история. А там, где есть только история, попросту нет реальной истины.

«Структура научных революций» историка и философа науки Томаса Куна стала последним доводом, который потребовался постмодернистам для завершения своей аргументации «нет ничего, кроме истории» (из чего следовало: нигде нет никакой реальной истины). Кун показал не то, что наука есть только условная социальная фабрикация — как бросились это интерпретировать постмодернисты, — а то, что наука в своем движении вперед частично зависит от конвенциональных социальных практик (он назвал эти образцовые практики парадигмами, и под ними он имел в виду не супертеории, изобретающие факты, а практики-образцы, помогающие факты раскрывать). Но, конечно, постмодернисты постоянно интерпретировали смысл концепции Куна крайним образом: мол, Кун показал, что наука открывает не устойчивые истины, а только лишь историю (а следовательно, и только исторические фабрикации). Сама наука рассматривалась ими в качестве лишь одной из условных интерпретаций наряду со многими другими (она, дескать, базировалась на парадигмах, которые не открываются, а допускаются). И, по их мнению, не было никакого способа доказать, что изобретенная наукой интерпретация сколь-нибудь лучше или предпочтительнее других. Таким образом, стандартное постмодернистское утверждение очень быстро обернулось позицией, будто «нет разницы между наукой и поэзией», между фактом и фикцией — короче, «нет никакой истины». Если уж сама наука не открывала ничего подобного истине, тогда, разумеется, истины не существует. И это положило конец всякой возможной аргументации в глазах постмодернистов: «отсутствие истины» стало неоспоримым догматом постмодернизма.

Сам Кун был настолько рассержен подобным неверным прочтением его работы, что вообще перестал использовать термин «парадигма», заменив его термином «образец». Он четко выразил свою позицию по этому вопросу: «Я глубоко убеж­ден в реальности научного прогресса», — иными словами, в том, что наука постепенно раскрывает реальную истину. Но безум­ного кота уже вынули из мешка, и для постмодер­нистов со всех концов света «нет ничего, кроме истории» стало означать «истины вообще нет, и точка».