ГУЛАГ - читать онлайн книгу. Автор: Энн Эпплбаум cтр.№ 110

Обычно, впрочем, такие связи были довольно слабыми: заключенные не получали от них ничего, кроме бесед об улицах, где они когда-то жили, о школе, в которую вместе ходили. Если другие этнические группы создавали целые сети взаимной поддержки – помогали новоприбывшим находить места в бараке, устраивали их на более легкие работы, то русские ничего этого не делали. Ада Федерольф писала, что в Туруханске, куда ее и других женщин отправили в ссылку, их пароход встречали ссыльные из предыдущей партии:

При этом определенные различия между русскими заключенными были – различия, основанные не на этнической принадлежности, а на идеологии. Нина Гаген-Торн писала: “Основная масса женщин в лагерях несла свою судьбу и страдание как стихийное бедствие, не пытаясь разобраться в причинах. <…> Но тем, кто находил для себя какое-то объяснение происходящего и верил в него, было легче” ^[1079]. Среди тех, кто находил объяснение, заметнее других были коммунисты, по-прежнему заявлявшие о своей невиновности и преданности Советскому Союзу, по-прежнему верившие, вопреки очевидности, что все прочие заключенные – враги, которых следует избегать. Алла Андреева вспоминает о “большевичках”: “Они находили друг друга и держались вместе, потому что они были чистые советские люди, а все остальные были преступники” ^[1080]. В Минлаге в начале 1950‑х Сусанна Печуро застала следующую картину: “В своем углу сидят москвички, которые друг другу объясняют, что мы, конечно, честные советские люди, что мы, конечно, коммунисты, да здравствует Сталин, мы, конечно, ни в чем не виноваты, и наше родное правительство разберется и нас выпустит, а это все враги” ^[1081].

И Печуро, и Ирэн Аргинская, которая примерно в то же время была заключенной в Кенгире, говорят, что в большинстве своем это были люди не первой молодости, арестованные в ходе партийных чисток 1937 и 1938 года. Аргинская вспоминает, что многие из них находились в инвалидных лагерях. Анна Ларина, вдова видного партийного деятеля Николая Бухарина, первое время, несмотря на арест, оставалась верна идеям революции. Еще в тюрьме она сочинила стихотворение, посвященное годовщине Октябрьской революции:

Позднее Ларина назвала эти строки “бредом сумасшедшего”. Но тогда, в тюрьме, она читала стихотворение женам старых большевиков, и “оно вызвало их одобрение и аплодисменты, трогало до слез” ^[1082].

Солженицын посвятил коммунистам, которых он саркастически назвал “благонамеренными”, одну из глав “Архипелага ГУЛАГ”. Его поражала их способность объяснять все вплоть до своего собственного ареста, пыток и лагерного срока “очень ловкой работой иностранных разведок”, “вредительством огромного масштаба”, “затеей местных энкаведистов” или “изменой в рядах партии”. Иные приходили к научному выводу: “Эти репрессии – историческая необходимость развития нашего общества” ^[1083].

Позднее некоторые из этих “лоялистов” написали мемуары, которые охотно публиковала советская печать. В 1964 году журнал “Октябрь” напечатал “Повесть о пережитом” Бориса Дьякова. В предисловии было сказано: “Сила повести Б. Дьякова в том, что она – о настоящих советских людях, об истинных коммунистах. В тяжелых условиях они не теряли человеческого достоинства, были верны своим партийным идеалам, преданы Родине”. Один из персонажей Дьякова, арестованный коммунист Тодорский, рассказывает, как он в лагере помог старшему лейтенанту НКВД написать конспект по истории партии. А майору НКВД Яковлеву он заявил, что, несмотря на свое заключение, по-прежнему считает себя коммунистом: “Я ни в чем против Советской власти не виновен. Поэтому был и остаюсь коммунистом”. Майор посоветовал ему вести себя потише: “А для чего об этом кричать?.. Вы думаете, что все в лагере любят коммунистов?” ^[1084]

Их и правда не любили: тех, кто провозглашал себя коммунистами, часто подозревали в том, что они работают на лагерное начальство. О Дьякове Солженицын замечает, что он в своем сочинении некоторые вещи обходит молчанием. За что, спрашивает Солженицын, “оперуполномоченный Соковиков дружески отправлял письма Дьякова, минуя лагерную цензуру”? “Дружба такая – откуда?” ^[1085] Архивы показывают, что Дьяков действительно много лет был тайным агентом (кличка – Дятел) и продолжал эту деятельность в лагерях ^[1086].

Превосходили коммунистов в убежденности только верующие – православные, баптисты, свидетели Иеговы и представители других конфессий. Особенно сильно их присутствие ощущалось в женских лагерях, где верующих называли “монашками”. По словам Аллы Андреевой, в конце 1940‑х годов в женском лагере в Мордовии “большая часть была религиозна” и в католические праздники православные подменяли на работе католичек, а в православные праздники – наоборот ^[1087].

Как уже было сказано, некоторые группы верующих не желали сотрудничать с советской властью, считая ее сатанинской. Их члены отказывались работать на нее и в чем-либо расписываться. Нина Гаген-Торн пишет об одной верующей, которую решили “актировать”, то есть выпустить на свободу по причине тяжелой болезни. Узнав об этом, она сказала: “А я вас не признаю. Власть ваша неправедная, на паспорте вашем печать Антихристова. Мне он не надобен. Выйду на волю, вы опять в тюрьму посадите. Не для чего и выходить”. Повернулась и пошла в барак ^[1088]. В одном лагере с Айно Куусинен жили “монашки”, которые отказывались носить лагерную одежду с номерами. Номера писали на их голых спинах, и на поверке “они стояли голые на ветру и дожде” ^[1089].