Малкольм наклонился вправо, придерживая поля зюйдвестки и пытаясь заглянуть за тент и хоть что-нибудь разглядеть сквозь ливень и мглу. Что-то высокое, темное пронеслось мимо них – дерево? Аста, сидя в обличье совы на самом заднем обруче тента, тоже всматривалась вперед, но капли дождя заливали ее огромные круглые глаза, и от ее зоркости сейчас было мало толку.
– Лево руля! Лево руля! – внезапно завопила она; Малкольм погрузил весло в воду и со всей силы налег на него.
Низко нависшее над рекой дерево хлестнуло мокрыми ветвями по тенту и чуть не сшибло зюйдвестку у него с головы.
– Еще деревья! – снова закричала Аста.
Малкольм сильнее вцепился в весло, отчаянно правя против течения. Каноэ закрутило и стало колотить о сучья. Какая-то усаженная колючками ветка задела его по лицу, Малкольм вскрикнул, а Лира громко заплакала.
– Что там такое? – крикнула Элис.
– Ничего. Все в порядке, Лира, – крикнул он им через плечо, хотя сам едва не заплакал.
Было так больно, что Малкольм почти не мог думать, но весло все равно держал крепко. Вскоре он заметил большую ветку – она как раз ткнулась в обруч, на котором сидела Аста. Малкольм схватился за нее и остановил каноэ.
Бросив весло на дно лодки, он свободной рукой потянулся за фалинем, нашел, закинул на ветку и кое-как завязал беседочный узел непослушными, замерзшими, мокрыми пальцами.
– Где-то там у тебя там под ногами есть холщовое ведро.
Пока Элис искала, он натянул тент обратно на последний обруч и прикрепил к планширу, оставив открытой только одну застежку.
– Вот так.
Лира по-прежнему заходилась плачем.
Взяв ведро, Малкольм принялся черпать воду и выплескивать ее за борт там, где полог был не застегнут. С этим он справился быстро. Потом он сообразил, что и сапоги у него тоже полны воды, так что их пришлось стащить и тоже опорожнить за борт. Закрепив тент, он устало привалился к борту. Аста обнюхала его лицо и облизала царапины мягким и чистым щенячьим языком. От этого засаднило еще больше, но он постарался не кричать.
Ну, по крайней мере, под тентом дождь им больше не грозил. Ливень упорно барабанил по угольному шелку, но внутрь не проникало ни капли.
– У тебя под скамейкой жестянка, – сказал он Элис. – Я ее замотал клейкой лентой, так что воды внутри быть не должно. Если передашь ее мне, я открою. Там должно быть печенье.
Элис пошарила и нашла жестяную коробку. Малкольм ковырял ленту, пока не нашел конец, и открыл: внутри было совершенно сухо. Кроме печенья там оказался его швейцарский нож и маленький антарный фонарик – он совсем забыл, что положил их тоже! Фонарик чуть его не ослепил, зато Лира тут же перестала плакать.
– Дай ей печенье.
Элис взяла два – одно себе, другое Лире. Та некоторое время неуверенно размахивала печеньем, потом сунула его в рот и блаженно зачмокала.
Малкольм что-то заметил краем глаза – или, может, это было внутри, у него в глазу? Какой-то белый лоскуток на дне лодки… который вдруг превратился в мерцающее пятнышко и поплыл перед ним в темноте. Малкольм заморгал и затряс головой: не самое лучшее время для блестящих колечек… Но пятно и не думало исчезать. Плавало себе в воздухе, вращаясь, переливаясь, посверкивая…
– Что такое? – спросила Элис, должно быть, почувствовав, как он трясет головой, или заметив, что он отвлекся.
Хотя кто знает – может, она и в темноте могла немного видеть.
– Что-то в глаз попало.
– Убери эту штуку уголком носового платка, – посоветовала она.
Малкольм сидел неподвижно – ему было мокро и страшно неудобно – и пытался сохранять спокойствие. Он чувствовал что-то странное… вроде того, о чем говорила Аста, когда оно накатило на них в прошлый раз, за домашней работой по географии: некое умиротворенное бестелесное парение в пространстве, необозримом или даже бесконечном, окружавшем их со всех сторон. Блестящее кольцо росло, как и тогда, и он снова сидел беспомощный и парализованный. Оно приближалось и ширилось, заполняя все поле зрения, но Малкольму вовсе не было страшно. Кольцо не пугало – наоборот, даже утешало, успокаивало, словно их мирно несли океанские волны. Это была его аврора, и она говорила, что он – все еще часть великого неизменного порядка вещей, и так будет всегда.
Малкольм не сопротивлялся. Видение шло своим чередом. В конце концов, он пришел в себя, изможденный, словно оно выпило из него все силы. Малкольм моргнул и потряс головой. Однако белый лоскуток с пола лодки никуда не делся. Наклонившись, он поднял его: это оказалась карточка вроде тех, что носят с собой леди и джентльмены, с напечатанным на нем именем. Глаза все еще слишком болели, чтобы читать, и, не сказав Элис ни слова, Малкольм сунул карточку в карман рубашки.
Вскоре он полностью вернулся мыслями в темную пещерку под тентом и тут же понял, что Лире пора поменять подгузник. Элис-то уже давно об этом догадалась – но, увы, прямо сейчас ничего поделать было нельзя.
– Что дальше? – спросила Элис.
– Во-первых, нам нельзя спать. Если вода спадет, пока каноэ привязано, мы вывалимся, а лодка застрянет на дереве.
– Да уж, глупо получится.
Лира что-то ворковала, то ли болтая с Пантелеймоном, то ли просто делясь радостью по поводу мокрого печенья.
– Много ли малютке надо, – вслух подумал Малкольм.
– Нужно ее поскорее переодеть, а не то она себе там все натрет.
– С этим придется подождать, пока мы не поймем, куда движемся. И пока не раздобудем горячей воды – ее же надо помыть. Вот настанет утро, и будет видно, можно ли доплыть на веслах до дома.
– Он все еще бродит где-то рядом, – напомнила Элис.
И это еще полбеды, подумал Малкольм. Паводок может помешать им вернуться: их пронесет через весь Оксфорд и дальше… – куда?
– Короче, нам нужен дом… или лавка, или хоть что-нибудь, где мы раздобудем все, что ей нужно, – сказал он.
– Ага, – согласилась Элис.
– Если ты замерзла, там есть одеяло. Закутайтесь в него вдвоем.
Она снова пошарила вокруг себя и нашла одеяло.
– Оно насквозь промокло, – сообщила Элис.
– Ну, хотя бы защитит вас от ветра.
– А ты, что ли, так и не будешь спать?
– Вроде того. Буду нести вахту. Ну, хотя бы попробую.
– Разбуди меня, когда поймешь, что больше не можешь.
Он выключил фонарик. Для ночевки каноэ все-таки не слишком подходило. Даже если бы он и решил прилечь, на дне все равно оставалось где-то с дюйм ледяной воды, которую так и не удалось вычерпать ведром. Впрочем, если бы там и было сухо, голову все равно пристроить некуда – разве что на деревянную банку. Ах, если бы, если бы, как заметила Аста недавно.
Много на что можно было пожаловаться, но Элис даже не пикнула. На Малкольма это произвело большое впечатление, и он пообещал себе ни словом не упоминать, как ему больно от терновых царапин через все лицо.