Григорий улыбнулся.
– Совсем хорошо. Тогда я схожу заберу свое снаряжение у шлюхи, с которой жил.
Ложь, но именно это они и хотели услышать.
– Я сразу подпишу договор, чтобы вы могли заплатить за мое вино. Увидимся, друзья.
Он повернулся к двери, затем обернулся:
– Не то чтобы это было важно, ваше превосходительство, но где мы будем сражаться на этот раз?
– Да так, в одной заводи, – бросил Джустиниани, разворачивая карту. – Видишь?
Во взгляде Командира, в его голосе было какое-то сдерживаемое возбуждение. Оно заставило Григория, которого действительно не волновало, куда он должен отправиться, кого будет убивать, обернуться, посмотреть вниз… и у него перехватило дыхание. Он пытался стереть из своего разума и памяти все черты этого места, но мыс – вытянутая в воду собачья голова – узнавался с одного взгляда. Он почувствовал себя так, будто пес подошел и выхватил у него изо рта последний кусок еды, поскольку все его надежды рухнули.
– Под этой маской ничего не разберешь, – проговорил Джустиниани. – Но если это правда, мы видим такую же редкость, как девственность монахини. Знаете, мальчики мои, я думаю, мы наконец-то потрясли нашего рагузанца.
Григорий искал колкий ответ – неудачно. Он не мог вздохнуть, какие уж тут слова. Дом, который он уже мысленно построил, рухнул. Остатки денег, ушедшие на дорогу сюда, потрачены впустую.
Тишина растягивалась.
– Это Константинополь, – пришел на помощь Энцо.
– Я знаю, что это.
– И ты знаешь, что магометане хотят захватить его.
– Они пытались последние восемьсот лет, – пробормотал Григорий.
– Но сейчас они действительно собираются это сделать, – бросил Командир и оперся кулаками о стол. – Их новый султан, Мехмед. Мальчишка, в голове ветер пополам с мочой. Но он вообразил себя новым Александром. Новым Цезарем. Говорят, он собирает самую большую армию турок. И уже подступает к городу. Ты слышал, что он построил здесь крепость?
Джустиниани повел пальцем по карте, и взгляд Григория неохотно последовал за ним.
– Видишь? Прямо у воды, напротив их старого форта. Он называет этот новый форт «Горлорезом». Сам понимаешь почему.
Григорий понимал. В юности он часто ездил на этот вытянутый утес, стоящий в Европе и смотрящий на Азию через узкий пролив, который турки называли Богаз, «Горло», а весь остальной мир знал как Босфор. Если турок построил на другой стороне крепость, он контролирует один из самых оживленных морских путей мира. Он может потопить любое судно, которое пытается доставить зерно из Черного моря в город. Он не столько перере́зал горло Константинополя, сколько заткнул его, лишил еды.
Джустиниани говорил, будто думая вслух:
– Венецианский капитан, его звали Рицци, попытался пройти. Не повернул, когда ему приказали. Турки потопили его одним огромным ядром, выловили из воды – а потом засунули кол ему в задницу. – Он скривился. – Хотя, раз уж он был венецианцем, туркам не пришлось сильно стараться.
Троица рассмеялась. Григорий не смеялся. Он глядел на место, где родился, источник его позора, слушал рассказ о нем, а его разум оцепенел, чего никогда не случалось под огнем пушек или выпадами мечей. Одна мысль все же просочилась, и он спросил:
– Зачем… зачем вы собираетесь сражаться за них? Кто вам заплатит? У них нет денег.
– Сам город, сынок, – ответил Джустиниани, выпрямляясь. – Это было решено в последние несколько дней.
Григорий вскинул руку почесать внезапно зазудевший нос, но быстро опустил, вспомнив, что чесать нечего.
– Но почему? Разве у Генуи нет договора с турками?
– О да. И мы его не нарушим. Даже я, член одного из благороднейших семейств города, отправлюсь туда как предводитель кучки генуэзских наемников – и этого отступника-магометанина.
Он сильно ткнул Амира в плечо; сириец ответил на болезненный удар улыбкой.
– Султан не поверит…
– Султан закроет на это глаза, поскольку его это тоже устраивает. Если он возьмет Константинополь, то по-прежнему будет торговать с нами. Если нет – все равно захочет торговать с нами.
Джустиниани вновь ткнул рукой в карту, в точку напротив города.
– И помните, мы сражаемся там и за нашу землю, за Галату. Если падет греческий город, Галата тоже падет. – Он ухмыльнулся. – Нет уж, поразмыслив, мы предпочтем в Константинополе греков, этих жуликов-содомитов. Как ты сказал, у них больше нет денег, нет власти. Зачем нашей торговле сильный соперник, а? Турки слишком крепко торгуются. Они не лучше евреев! – Еще одна ухмылка. – Вдобавок Папа созывает крестовый поход, раз уж эти богохульствующие греки согласились на унию их православной и нашей католической церкви. – Он перекрестился. – Так что мы послужим и Богу, и нашему городу. Прибыль на земле и на небе.
Это было новостью для Григория – и некогда такая весть имела бы для него большое значение: униженная капитуляция древней веры его народа в обмен на неохотную помощь в неизбежной схватке.
Но сейчас это ничего не значило. Ничего общего с этим проклятым городом – с той минуты, когда нож опустился и Константинополь забрал у него все: его любовь, ибо София была для него потеряна; его имя, ибо он больше не был Григорием Ласкарем. И последняя потеря, та, которая отметила его как изгнанника, предателя, дала ему новый титул, под которым он будет известен всю жизнь: Риномет – Безносый.
Он поднял взгляд, будто в тумане видя перед собой лицо Джустиниани. Генуэзец поднял свой кубок.
– Так что скажешь, парень? Выпьешь со мной за византийское золото, Христову славу и мусульманскую кровь на камнях?
Григорий покачал головой.
– Нет. Я не стану сражаться за это… место. В этом месте.
Кубок замер у губ.
– Что? – выдавил Джустиниани, вытаращившись на него.
– Я не стану сражаться там. – Он упредил вопрос: – И не стану говорить почему. – Пожал плечами. – Нет ли у вас другой сделки?
– Сделки! Ты… смеешь… смеешь…
Ярость Командира была мгновенной, всепоглощающей. Григорий не раз видел ее, направленную на врагов или на ошибки собственных людей Джустиниани. Но никогда на себя – до сих пор.
– Ты что, думаешь, я какой-то гребаный… делец? – взревел генуэзец. – Я – принц Генуи! Я командую ее армиями! И я не занимаюсь… сделками!
Он ударил кубком о стол; вино выплеснулось, потекло багряно-красной рекой, заливая собачью голову берега Константинополя.
– И потому ты пойдешь за мной в любую адскую дыру, куда я прикажу идти, убьешь того, кого я прикажу убить, – или вернешься, как безносый пес, в ту нору, откуда выполз.
Григорий принимал насмешки над своим уродством. Но оскорбление – дело другое. И Энцо, и Амир видели, что бывает в таких случаях, и потому придвинулись к своему забывшемуся в ярости начальнику, нащупывая рукояти мечей.