* * *
– Такос! – закричала София.
Толпа оторвала от нее мальчика, словно они были в море, и его унесла волна. Она заметила его перепуганное лицо между двумя крупными, пихающимися мужчинами, потом они разошлись, а Такос исчез. Она снова закричала, попыталась пробиться назад, споткнулась обо что-то мягкое. Под ногами лежала женщина; она вопила от боли и вдруг умолкла – чей-то сапог наступил ей на лицо. София пригнулась, стараясь удержаться на ногах и увернуться от машущих рук, хотела броситься туда, где в последний раз видела сына. Кто-то сильно ударил ее локтем по уху. Внезапная боль и звон в ухе приглушили вопли людей. Приглушили, но не устранили. Она слышала ржание, фырканье, звон копыт по булыжникам. Толпа за ее спиной раздалась, и София увидела вставшую на дыбы лошадь; ее всадник поднял копье, ударил. Он был всего в десятке шагов.
София высвободила ногу, оттолкнулась от тела женщины. «Такос!» – снова закричала она, моля Спасителя защитить ее сына, умоляя Деву Марию спасти мальчика, вернуть его матери.
Ее молитвы были услышаны. Прилив, разделивший их, снова свел их вместе. Такос зацепился ногой за упавшего человека, вскрикнул от боли, когда кто-то другой споткнулся о его вывернутую ногу, и завалился в сторону Софии. Она подхватила сына и с силой, какой сама от себя не ожидала, выдернула его ногу из ловушки.
– Моя нога, – взвыл мальчик.
София подняла его, прижала к себе, огляделась. От площади на юг отходили три дороги, и главная, по которой они пришли, была запружена ордами людей, пытавшихся выбраться отсюда. Ближе к ним была другая, по которой, казалось, можно убежать. Обхватив сына рукой, София наполовину потащила, наполовину понесла его в ту сторону. Люди сбивались в кучи, цеплялись друг за друга, пихались, ломая кости. Женщина и ребенок пробивались сквозь толпу, иногда обходя лежащие тела, иногда наступая на них. Люди уже не кричали, приберегая дыхание для бега. София услышала за спиной грохот копыт, но сын не мог бежать, и она метнулась от машущих рук в сторону, к дверному проему какой-то лавки.
Мимо проскакали кавалеристы вперемежку с бегущей толпой. Потом она услышала ровный топот подбитых сапог, выглянула. По переулку шли алебардщики, отвешивая удары древками упавшим и тем, кто еще держался на ногах.
– Ты можешь бежать? – прошептала она, но Такос только помотал головой, стряхнув ей на платье слезы.
София колебалась… и тут сзади, сквозь решетку двери, которую она только сейчас заметила, послышался шепот:
– Рядом с вами кто-нибудь есть?
София огляделась.
– Нет, – ответила она.
Лязгнули засовы, звякнула защелка.
– Быстрей, – тихо произнес голос.
Женщина прижала к себе Такоса и вошла во тьму. Дверь захлопнулась, засовы торопливо встали на место. Сначала София скорее почувствовала, чем увидела, силуэты людей. Постепенно в слабом свете, просачивающемся сквозь решетку и закрытые ставнями окна, она разглядела пять или шесть человек, в основном женщин. Одни стояли, другие скорчились на полу; кто-то всхлипывал, кто-то просто уставился в темноту.
– Добро пожаловать в мой дом. Оставайтесь, пока не станет безопасно, – послышался тот же голос.
София обернулась. У двери стоял пожилой еврей: вдоль лица спускаются длинные, черные с сединой локоны, на макушке маленькая шапочка.
– Спасибо, кир, – сказала она. – Спасибо, что спасли меня и моего сына.
Он улыбнулся, кивнул и снова отвернулся к дверной решетке. София нагнулась к Такосу; тот плакал, сидя на полу и сжимая лодыжку. Она осторожно разжала его пальцы, посмотрела, приподняла ногу. Лодыжка уже опухла; растянута, подумала женщина, но не сломана. Прижав к себе сына, она наклонила голову, прислушиваясь к затихающим крикам с улицы, и стала молиться о спасении дочери.
Прошло немало времени, прежде чем крики совсем стихли. Еврей выждал еще, потом отодвинул засовы и боязливо выглянул наружу. Потом отступил в комнату, покивал.
– Я думаю, там уже безопасно, – сказал он, – но вы можете остаться подольше, если хотите.
Кто-то ушел, без единого слова миновав дверь; кто-то остался. София не могла. Поддерживая Такоса, она пошла к выходу.
– Спасибо вам, кир. Вы спасли нас.
Мужчина пожал плечами, потом посмотрел на распухшую лодыжку Такоса.
– Возьмите, – сказал он, доставая из-за открытой двери трость, и протянул Такосу. Тот взял ее и встал сам.
– Еще раз спасибо вам, – сказала София.
– У меня где-то там внук, – ответил еврей, кивнув на улицу. – Я надеюсь, что кто-нибудь предложит трость и ему.
Они вышли. София думала только об одном: вернуться домой, оставить Такоса там, послать за мужем, начать поиски дочери. Где Григорий? Она не видела его с того дня перед неудачной вылазкой против турецкого флота, но муж сказал ей, что Григорий спасся. Вдруг он тоже сможет помочь, он и его товарищи-наемники… Но как его найти?
Живот крутило, голова шла кругом, София шла так быстро, как только мог хромающий сын. Улицы покрывали отметины недавнего бунта: тела людей, окруженные зеваками, потеки крови на мостовой. Но вскоре они прошли эти улицы и вышли на другие, где ничто не говорило о миновавшей буре. Винные лавки открыты, рядом пьют мужчины. Дальше продают скудный выбор товаров. На одной из площадей даже стоял хлебный лоток, перед которым виднелась большая, но упорядоченная очередь. Когда Такос больше не мог идти достаточно быстро, София нашла в себе силы взвалить его на спину.
Она непрерывно молилась, чтобы сдержать страх, пока не сможет хоть что-то предпринять. А потом, едва свернула на свою улицу, все страхи смыло сердитым окриком:
– Мама, ты где была? – Минерва встала с порога, топая ножкой. – Я голодна, я хочу хлеба.
Как ни странно, последний кусок хлеба с форума Быка все еще прятался в платье Софии. Но прежде чем отдать хлеб, она едва не раздавила его, крепко прижав к себе дочь. Минерва посмотрела на Такоса поверх материнского плеча и показала ему язык.
* * *
– Все сделано, как вы и приказывали, василевс.
Феон поклонился, отступил. Он отчитался прямо как солдат, подавив желание пересказать подробности. Он не стряхнул с доспехов ни пыль, ни грязь от конских копыт. По правде говоря, он решил, что недостаточно грязен, и добавил немного из конюшни.
Его слова и поведение возымели результат.
– Ты хорошо потрудился, Феон Ласкарь, – сказал Константин. – Двадцать мертвых и прочие, со сломанными руками и ногами, покажут улицам хороший пример. Толпа больше не поднимется.
– И все же это возможно, господин, – хрипло произнес старый советник, Георгий Сфрандзи. – Люди, которые все время голодны, которые сражаются на стенах днем или чинят их по ночам, которые мало спят, а едят еще меньше, будут возмущаться знатью. Теми, кто имеет больше и показывает это. – Он указал на собственный объемистый живот. – Святой Отец знает, что у нас слишком мало граждан, чтобы защищаться. И если они впадут в отчаяние, потеряют всякую надежду, сколько мы протянем?