"Мертвая рука". Неизвестная история холодной войны и ее опасное наследие - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Хоффман cтр.№ 41

В отличие от вирусов, состоящих из нескольких генов белка и иногда мембраны, бактерии имеют прочную клеточную оболочку. Она исключительно важна для выживания клетки. В 1930-40-х были разработаны антибиотики, способные атаковать бактерии; первым из них был пенициллин. {Пенициллин был выделен Александром Флемингом в 1928 году. Его использование началось только в 1941 году. — Прим. ред.}.

Эти лекарства могли замедлить движение бактерий, а то и убить их несколькими способами: смягчить клеточную оболочку, подавить рост клеток или остановить их деление. Антибиотики помогли побороть болезни, угрожавшие человеку столетиями; заболевания вроде острой ревматической лихорадки, сифилиса и бактериальной пневмонии стало сравнительно легко вылечить. Эти чудеса медицины обещали стереть из памяти человечества некоторые болезни. В 1940-х было создано уже несколько десятков антибиотиков, но затем произошёл неожиданный поворот: у бактерий стала развиваться устойчивость к ним. В течение всего нескольких лет многие из этих чудесных лекарств стали менее действенными. Оставшиеся бактерии в результате естественного отбора преодолели уязвимость к антибиотикам; выжили те, которые были генетически устойчивы к лекарству. Со временем остались только резистентные бактерии, и лекарства потеряли свою эффективность. ^[202]

Целью исследований Домарадского было создание нового микроба, устойчивого ко многим антибиотикам. Это оружие позволяло бы выкашивать целые армии. По словам Канатжана Алибекова {Автор называет его Кен Алибек. Алибеков эмигрировал в США в 1992 году, стал заниматься бизнесом в области биотехнологий. — Прим. пер.}, в конце 1980-х ставшего замдиректора советской программы по разработке биологического оружия, Домарадский как-то предложил разработать штамм туляремии, способный выстоять против всего спектра антибиотиков, бороться с вакцинами и при этом не терять вирулентности. «Советскую армию не удовлетворяло оружие, устойчивое к одному типу антибиотиков, — вспоминал Алибеков. — Стратеги считали стоящим только такое генетически модифицированное оружие, которое сопротивлялось бы всем возможным видам лечения». ^[203] Предложение было дерзким, и выполнить это поручение было трудно.

У Домарадского было мало материала — в Советском Союзе почти не знали о микробе туляремии: «У нас не было данных о его биохимии и генетике». Домарадский убедил московское начальство привлечь к участию в проекте лучших исследователей страны.

Борьба Домарадского, по его словам, осложнялась постоянным давлением со стороны руководства, которое хотело получать результаты согласно жёсткому графику пятилетних планов. Программа по разработке биологического оружия находилась в ведении Военно-промышленной комиссии {Комиссия Президиума Совета Министров СССР по военно-промышленным вопросам. — Прим. пер.} — могущественного ведомства, которое устанавливало сроки, приводившие Домарадского в бешенство.

К 1984 году он занимался туляремией почти восемь лет. Каждый месяц начальники из Москвы прибывали в институт в служебных автомобилях, подъезжая к Оболенску с включёнными сиренами и проблесковыми маячками. Нетерпеливые гости хотели знать, как движется проект, и требовали ответов от Домарадского. А его исследования шли медленно и требовали усердия. «Этот микроб не воспринимает чужеродную генетическую информацию, а у него самого нет нужных генов для устойчивости к антибиотикам», — сказал он о туляремии. И хотя Домарадский сообщал об успехах в борьбе за устойчивость к антибиотикам, учёные даже не приблизились ко второй цели — созданию микроба, который может сопротивляться вакцинам.

Однажды начальство предложило Домарадскому изменить наружность микроба, присоединив к бактерии туляремии другой микроорганизм — стафилококк. «Речь шла о том, чтобы прилепить прямо на поверхность клетки возбудителя туляремии заплатку из стафилококка, что не могло сработать в принципе», — вспоминал он. Такая тварь просто не смогла бы размножаться. «Это всё равно что приклеить кошке вороньи крылья и ждать, что она родит летающих котят», — ворчал Домарадский.

В 1978 году Домарадский был назначен замдиректора ВНИИ прикладной микробиологии по научной работе. {П/я В-8724. — Прим. ред.}. Через четыре года институт в Оболенске получил нового директора. Им стал генерал-майор Николай Ураков, прежде работавший в военной лаборатории в Кирове. Ураков — высокого роста человек с военной выправкой, зачёсывавший волосы назад, — любил выражения вроде «владеть ситуацией» и «жечь калёным железом».

Домарадский дорожил своей независимостью, он с любопытством вникал в самые разные темы; но Ураков хотел форсировать работу над туляремией и не позволял ему заниматься другими патогенными организмами. Он сделал жизнь Домарадского почти невыносимой; иногда он собирал совещания по туляремии в субботу, и учёный не мог поехать к семье в Москву. «Будучи солдатом до мозга костей, Ураков уважал только силу и не терпел никаких возражений, — сетовал Домарадский и мемуарах много лет спустя. — Однако для меня и моих коллег самым тяжким аспектом режима Уракова было полное небрежение фундаментальной наукой. Всякий, кто занимался генетикой бактерий, знает, как сложно создать новый штамм, а уж тем более — новый вид! Чтобы заставить Уракова это понять, мы докладывали ему о нашей работе во всех подробностях: как мы получали разные вариации, какие методы использовали». Но, по словам Домарадского, директор не желал ничего слушать. «Мне не нужны все эти ваши штаммы! Мне нужен только один штамм! — гремел Ураков. — Мы не в бирюльки играем, а делаем оружие!»

Работая в лаборатории, Домарадский столкнулся с огромным препятствием: если бактерия приобретала новые качества, она могла лишиться прежних свойств. Так случилось с туляремией. «Приобретая устойчивость к нескольким антибиотикам, штамм терял свою вирулентность, что для военных было неприемлемо», — говорил он. Если вирулентность падала или подопытному животному удавалось прожить на день дольше, военные считали это неудачей. «Искомый штамм биологического оружия должен был быть абсолютно вирулентным и распространяться в форме аэрозоля. Должно было хватить одной клетки микроба, чтобы обезьяна получила смертельную инфекцию, — говорил Домарадский. — Более того, инфекция должна была быть неизлечимой».

Домарадский нашёл новый подход к проблеме. Он предложил взять два штамма, потерявших вирулентность в результате генной инженерии, но получивших устойчивость к разным антибиотикам, и, соединив их, получить супермикроба. Штаммы могли компенсировать недостатки друг друга. Домарадский называл это бинарным подходом и возлагал на него большие надежды. Можно было получить «быстро развивающуюся, чрезвычайно вирулентную и практически неизлечимую болезнь, дающую те же результаты, как если бы мы создали суперштамм с высокой вирулентностью и другими свойствами». По его оценке, такая пара могла бы иметь устойчивость сразу к шести — восьми антибиотикам: «в таком случае противодействовать удару биологического оружия было бы почти невозможно, особенно в крупном масштабе».