Под созвездием Ориона - читать онлайн книгу. Автор: Владислав Крапивин cтр.№ 18

Но я уже узрел обидчика.

— Вот он!

Однако Ражий отперся. Заявил, что видит меня впервые, а утром он был у тещи, помогал ей рыть колодец в огороде.

Видя, что у нас нет прямых доказательств, начальник слегка обнаглел и сказал, что обязан верить своим бойцам, а не случайным прохожим. И что «ваш мальчик» наверняка сам где-то свалился в воду, а теперь ищет виноватых, чтобы избежать ремня.

От такого нахальства у меня перехватило дыхание. А потом опять брызнули слезы. А отчим взял меня за плечо и сообщил пожарной команде, что отсюда мы прямиком идем в милицию.

— Это ваше право, — ответствовал командир.

Шагов через полсотни отчим виновато сказал:

— Едва ли милиция станет этим заниматься...

Я был с ним согласен и решил, что лучше пойти в другое место: от всех переживаний мне отчаянно хотелось в туалет.

К счастью, нужное заведение — большое дощатое строение с претензией даже на некоторую архитектуру — стояло недалеко от музея, на краю лога. Мы наведались туда и решили направиться домой, когда вдруг услыхали:

— Ну чё, старый фраер! Съел порцию г...?

В трех шагах ухмылялся ражий злодей.

— Ах ты , и ... — сказал Владимир Эдвинович. При всем своем старомосковском воспитании он был охотник, путешественник и бывший зэк и умел разговаривать с подобными типами в нужном тоне.

Ражий слегка опешил. Но тут же по-блатному завозмущался. Присел и пропел тонко:

— Чё-о ты сказал? А ну, иди сюда, сучий потрох!

Отчим подошел, не дрогнув.

— Ты чё, на легавых завязанный, да? — И Ражий присел еще сильнее, разведя колени. И сделал жест, который я потом не раз видел у шпаны: снизу, как бы из-под полы, дернул вперед скрюченную руку с растопыренными вверх пальцами — словно хотел что-то вырвать у противника из промежности. И тут же икнул, отлетел и завалился затылком в бурьян.

Потому что в воздухе что-то мелькнуло. Оказалось — рука отчима. Он когда-то немало занимался боксом. То, что он сделал, называлось «хук справа». Сокрушительный удар согнутой рукой в челюсть.

Мерзавец полежал, поднял голову, заскулил, запричитал.

— Живой? Ну и ладно, — сказал отчим «с чувством глубокого удовлетворения». — Пойдем, Славик.

И мы пошли, провожаемые плаксивыми и беспомощными угрозами. И я разом простил отчиму все прошлые обиды, все скандалы и его домашнюю тиранию.

Я был сейчас мальчик, за чью поруганную честь с грозной силой заступился отец. Пускай не родной, в данном случае это было неважно...

Дома я с восторгом рассказал маме о справедливом отмщении. Она заохала: как бы не было неприятностей. Отчим храбро сказал:

— Пускай жалуется, если совсем дурак. Это было без свидетелей.

И он начал укладывать рюкзак, собираться в северную поездку, пряча за деловитостью беспокойство.

Я уселся перечитывать любимую книжку про Тома Сойера. Все проблемы на сегодня были решены. Впрочем, кроме одной, со штанами. В чем завтра идти в поликлинику за анализами?

Но мама к утру решила и этот вопрос. Она пошла к нашей соседке тете Нюре, они отрезали лямки от парусиновых штанов и сделали из них на поясе петли для ремня.

А ремень мне подарил утром отчим.

Ремень был солдатский, военного времени. Во время войны бойцы носили не такие широкие ремни с бляхами, как потом, а более узкие — у них были простые пряжки со шпеньком и один ряд дырочек.

Я затанцевал от радости. Теперь я стал похож на Тимура из фильма про него и его команду. Тем более что вместо глухой синей рубашки мама дала белую, легонькую («Только не извози все это за один день, а то знаю я тебя...»).

В белом летнем наряде чудилось мне что-то морское, торжественно-пионерское, праздничное. Я чувствовал себя легким, почти летучим. И, вспоминая потом свое такое вот отражение в зеркале, я написал повесть «Тополиная рубашка» — одну из своих «Летящих сказок», где реальность тюменского детства переплелась с плодами буйной фантазии и сновидениями.

Мама сама завязала на мне пионерский галстук и велела поторапливаться. Дел у меня было много. Во-первых, зайти в школу и взять у вожатой Миры подписанную и заверенную характеристику, без которой в лагерь не примут. Во-вторых, получить в поликлинике результаты анализов. В-третьих, пойти в контору отчима, к профсоюзной начальнице, сдать ей все эти бумаги и взять у нее путевку. В-четвертых, «остричь наконец свои лохмы, потому что такое чучело не подпустят к лагерю на пушечный выстрел». И наконец, «вернуться домой таким же аккуратным, а не перемазанным, и по дороге не влипать ни в какие истории».

14.04.97

Итак, продолжаю...

«ОДНАЖДЫ ИГРАЛИ...»

На прощанье мама сменила строгий тон на ласковый, поправила на мне воротничок и сказала:

— Какой ты... Если бы еще белую панамку, был бы прямо как артековец.

Слова про панамку напомнили мне о мальчике Тёме (или Дёме), который появился позавчера на улице Герцена. Вернее, не напомнили — я в глубине сознания помнил про него все время, — а сделали мысли о нем более четкими. Я почувствовал, что мне хочется познакомиться с ним поближе.

Мне казалось, что в этом мальчике есть ясность и чистота души, которых недоставало моим приятелям. И мне самому. Я давно мечтал о друге, с которым можно говорить о сокровенном, не боясь ответных ухмылок. Абсолютно искреннем, не терпящем уличной разухабистости и того пацаньего цинизма, который в ребячьих компаниях принимался за норму.

Да, незнакомый Тема выглядел хлюпиком и чересчур воспитанным маминым сыночком. Но дело в том, что... где-то внутри себя я и сам был таким. И лишь упорными тренировками характера и приспособлением к «образу жизни» мог подтянуть себя до общего уровня. До того, который позволял мне (иногда с горем пополам) быть своим в компании родного квартала.

С другой стороны, я понимал, что внешность и поведение «хорошего мальчика» не всегда говорят о боязливости и слабости натуры. Пример тому — все тот же Тимур со своей командой из фильма, который то и дело показывали в кинотеатре имени 25-летия ВЛКСМ.

С такими мыслями я, слегка стесняясь своего чересчур образцово-пионерского вида, но в то же время с праздником в душе, зашагал в свою двухэтажную школу-семилетку и там в пионерской комнате нашел старшую вожатую Миру, которая возилась с пыльными плакатами и старыми стенгазетами. Наверно, наводила порядок перед отпуском.

— Ка-акой ты... прямо весь горнист-барабанщик, — оценила мою внешность Мира и тряхнула рыжими кудряшками.

— Мира Борисовна, а характеристика? — напомнил я. И был готов к сообщению, что «еще не готова, потому что завуч до сих пор не появлялась в школе». Или: «Ох, надо поставить печать, а секретарь заболела».