Его звали Бой - читать онлайн книгу. Автор: Кристина де Ривуар cтр.№ 11

— Можно попробовать.

— А майонез из муки конского каштана вы пробовали?

— А салат из чертополоха?

— А ростки папоротника?

— А тыквенный сахар?

— Мы используем виноградный сахар, — сказала бабуля с оттенком униженности в голосе.

— А мыло? Вы умеете делать мыло?

— Немного, — ответила тетя Ева, сияя.

— А клей из чеснока? — не унимался Венсан Бушар.

— Это надо додуматься: клей из чеснока!

— А клеить-то что? Немцев к стенке? Чтобы вели себя хорошо, были паиньками?

Я впервые вставила словечко. Голосом, сдавленным от бешенства. Взгляд ржавых глаз Венсана Бушара поверх стакана с вином изверг на меня презрение и вражду. Бабуля нервно барабанила пальцами по столу, между тарелочек, расставленных ради незваного гостя, а тетя Ева (специалист по обновлению вязаных вещей) так дернула нитку потертого свитера, что тот разом лишился рукава. Даже Жан наградил меня безапелляционным замечанием: «Острячка, да?» Я сама себе напомнила поросенка Робинзона: все против меня. А потом пришел папа, сухо поздоровался с Венсаном Бушаром, окинул его беглым взглядом. Я сразу поняла, что Венсан папе не понравился, что он на моей стороне. Испытание продолжалось восемь дней, теперь, по прошествии времени, мне хочется поиронизировать над этими днями, самыми длинными в моей жизни, самыми несчастными, но рана слишком свежа, у меня не получается. Венсан был отъявленный болтун, все-то он знал: планы немцев, жизнь англичан, их намерения, развитие событий. Высокомерный, не терпящий возражений, он не мог ошибаться, военные секреты были ему известны так же хорошо, как рецепт чесночного клея и каштанового майонеза. Ева и бабуля смотрели ему в рот; мне было легко объяснить себе их блаженное внимание: они рукоплескали не столько Нострадамусу, сколько богатенькому сынку Бушара, но Жан? Где его пресловутый критический ум, ау? Никогда я не видела его таким — стесненным, зачарованным, устремляющимся в погоню за всеми призраками, которых ему бессовестно рисовал этот врун Венсан, уносясь все дальше, оседлав уже собственные грезы, пришедшие из книг. От Англии, на которую сыплются бомбы, он быстро перешел к зеленым полям из «Тэсс» (последнее подмигивание в мою сторону), к другим полям, потом к Лондону, его роскошным кварталам, его памятникам. Он знал все, сложные названия слетали с его губ во всей пышности своего звучания, он никогда мне об этом не рассказывал — обо всех этих улицах, людях, памятниках. Бабуля и тетя Ева смотрели на него завороженно, а мне казалось, я тону. Через три дня Жан перебрался в Америку, война была позабыта, равно как и луга из «Тэсс» и богатые лондонские кварталы; он гулял по хлопковым плантациям в стране, где земля красная, в обществе многочисленных незнакомцев. Земля там красная, Нина. Он говорил «Нина» машинально, он не видел меня. Бабуля и тетя Ева теперь уже слушали его с сытым выражением гостей в конце банкета. Тогда он притормозил. На шестой день он спустился на землю. Заметил ли он наконец, что Венсан, чтобы его раззадорить, несет черт-те что, подхватывает все его бредни, или же война, которую он знал по альбомам с веранды, заполонила собой зеленые луга, Лондон, Нью-Йорк и красную землю? Он переменился в лице, пожал плечами, прошептал: мы замечтались. Но Венсан не сдавался, начал перечислять неизбежные бедствия. Жан узнал, что он безумец, витает в облаках, и если наконец не решится действовать, то перейдет в категорию жалких людишек. Кара? О, от этого никуда не денешься: нацепят на тебя — да-да, что, не веришь? — вот увидишь: нацепят на тебя зеленый мундир, слышишь, мун-дир Вер-мах-та (он говорил «Вермара», с бордоским акцентом) — от чумы не спрячешься. Бабуля млела от этого зануды, повторяла за ним: от чумы не спрячешься. Порой, улучив паузу в разговоре, я просила что-нибудь пояснить, уточнить какую-нибудь дату — меня посылали подальше, враль продолжал нести околесицу. То же самое с папой. Стоило ему задать вопрос с хоть малейшей долей скептицизма, по нему прокатывалась волна, прижимавшая его к земле, а Венсан Бушар оставался стоять на ногах, лицом к лицу с единственным человеком, который его интересовал: Жаном. А считает ли себя часом Жан Бранлонг еще свободным? Наведывался ли он в Бордо со времен оккупации? А в Париж? Нет, конечно, он предпочел любоваться тем, как колышутся верхушки сосен под ветром, а вот он, Венсан, был в Бордо, и его сестра живет в Париже. Там уже никто не свободен. Ты дрыхнешь, старина Жан, проснись, заклинаю тебя, тебе девятнадцать, мне двадцать, мы больше не можем ждать, уедем. Он говорил «уедем» десять раз на дню. На седьмой день мне надоело, он поднялся к себе, чтобы лечь спать, я постучала к нему в дверь.

— Почему вы не уедете один?

— Что вы лезете не в свое дело?

— Вы боитесь ехать один?

Чтобы скрыть замешательство, он принялся покусывать ноготь большого пальца, рот его был прикрыт, мне оставались видны только его глаза.

— Ну, давайте, — прошептал он, — выкладывайте, чем я вам не угодил.

— Да, в общем-то, ничем, разве что…

— Что?

— Ну так вот, то, что вы говорите, наверняка верно.

— Только…

— Только досадно, что это вы говорите.

— Почему?

Он так бы и задушил меня; я медленно процедила:

— Это не ваша вина, заметьте, что у вас такая рожа. Что за рожа! Когда видишь вашу рожу, доверия не испытываешь.

Он выпихнул меня в коридор и захлопнул дверь своей комнаты, а потом запер ее на ключ. Когда на следующий день он уехал, со мной он не попрощался. Ты обо мне еще услышишь, сказал он Жану. Не прошло и месяца, как какой-то мужчина, не назвавший своего имени, передал моему кузену письмо на семи страницах. Венсан установил связь с потрясающими, очень надежными людьми, с одним в Тулузе и другим в Арьеже, оба занимаются тем, что переводят (цитирую) тех, кто не желает оставаться рабами, в лагерь свободных людей. Венсан говорил им о Жане, все могло устроиться очень быстро, но Жан должен приехать к нему в свободную зону, в Роз, как можно скорее. Я боролась, как могла, с этим потоком соблазнов, пуская в ход свое оружие: любовь, насмешки, снова любовь и снова насмешки. Но благодаря Венсану Бушару Жан обнаружил, что вообще-то ему скучно в Наре. Он выждал две недели, прежде чем дать ответ. И когда в конце концов написал на почтовой открытке: «Согласен прогуляться за город», мне всюду в темноте мерещились блестящие глаза этой собаки Бушара, которые торжествующе пялились на меня.

Война теперь в Наре, в Мурлосе, в Пиньон-Блане — везде. В полях вместо ржи и кукурузы растет хлопок, мне говорят, что это хлопок, но я вижу только снег, который тает на глазах, а земля, проступающая из-под него, красна как кровь. На дне траншей, расположенных, точно ряды парт, спят солдаты с открытыми глазами, они черные, как Акибу Карабан и негры из американских романов Жана, я кричу им: проснитесь, война! — они не шевелятся, чей-то голос шепчет: они мертвы, голос становится громче, отзывается эхом. Они мертвы, они мертвы. И тут чудесным образом на красной земле расстилаются большим ковром зеленые английские луга, я вижу Тэсс из рода д’Эрбервилей, она похожа на Жана, у нее его фиалковые глаза, она идет большими шагами, беспрестанно оборачиваясь, позади нее — ее кузен, он тоже торопится. На Тэсс розовый хлопчатобумажный капор, на кузене — белые брюки Венсана Бушара, он задыхается, у него язык на плече — нескончаемая, сумасшедшая гонка. Тэсс теряет шляпу, Венсан уже почти нагнал ее, но на их месте появляется человек из моих кошмаров, он возникает из осоки, в своих сапогах и со стертым лицом, идет вперед, и пейзаж снова меняется: опять кровавая земля, изрытая траншеями, и неподвижные негры с остекленевшими, пустыми глазами. Один из них еще шевелится, человек из осоки подходит к нему, негр — это лошадь, это Свара, лежащая на спине, подогнув передние ноги, ее голова мечется справа налево, ей больно.