- Сытых немало, честных нет! - говорил хохол. - Мы должны
построить мостик через болото этой гниючей жизни к будущему царству доброты
сердечной, вот наше дело, товарищи!
- Пришла пора драться, так некогда руки лечить! - глухо
возразил Весовщиков.
Было уже за полночь, когда они стали расходиться. Первыми
ушли Весовщиков и рыжий, это снова не понравилось матери.
«Ишь, заторопились!» - недружелюбно кланяясь им, подумала
она.
- Вы проводите меня, Находка? - спросила Наташа.
- А как же! - ответил хохол.
Когда Наташа одевалась в кухне, мать сказала ей:
- Чулочки-то у вас тонки для такого времени! Уж вы
позвольте, я вам шерстяные свяжу?
- Спасибо, Пелагея Ниловна! Они кусаются, шерстяные! -
ответила Наташа, смеясь.
- А я вам такие, что не будут кусаться! - сказала Власова.
Наташа смотрела на нее, немного прищурив глаза, и этот пристальный взгляд
сконфузил мать.
- Вы извините мою глупость, - я ведь от души! - тихо
добавила она.
- Славная вы какая! - тоже негромко отозвалась Наташа,
быстро пожав ее руку.
- Доброй ночи, ненько! - заглянув ей в глаза, сказал хохол,
согнулся и вышел в сени вслед за Наташей.
Мать посмотрела на сына - он стоял у двери в комнату и
улыбался.
- Ты что смеешься? - смущенно спросила она.
- Так, - весело!
- Конечно, я старая и глупая, но хорошее и я понимаю! - с
легкой обидой заметила она.
- Вот и славно! - отозвался он. - Вы бы ложились, пора!
- Сейчас лягу!
Она суетилась вокруг стола, убирая посуду, довольная, даже
вспотев от приятного волнения, - она была рада, что все было так хорошо и мирно
кончилось.
- Хорошо ты придумал, Павлуша! - говорила она. - Хохол очень
милый! И барышня, - ах, какая умница! Кто такая?
- Учительница! - кратко ответил Павел, расхаживая по
комнате.
- То-то - бедная! Одета плохо, - ах, как плохо! Долго ли
простудиться? Родители-то где у ней?..
- В Москве! - сказал Павел и, остановясь против матери,
серьезно, негромко заговорил:
- Вот, смотри: ее отец - богатый, торгует железом, имеет
несколько домов. За то, что она пошла этой дорогой, он - прогнал ее. Она
воспитывалась в тепле, ее баловали всем, чего она хотела, а сейчас вот пойдет
семь верст ночью, одна…
Это поразило мать. Она стояла среда комнаты и, удивленно
двигая бровями, молча смотрела на сына. Потом тихо спросила:
- В город пойдет?
- В город.
- Ай-ай! И - не боится?
- Вот - не боится! - усмехнулся Павел.
- Да зачем? Ночевала бы здесь, - легла бы со мной!
- Неудобно! Ее могут увидеть завтра утром здесь, а это не
нужно нам.
Мать, задумчиво взглянув в окно, тихо спросила:
- Не понимаю я, Паша, что тут - опасного, запрещенного? Ведь
ничего дурного нет, а?
Она не была уверена в этом, ей хотелось услышать от сына
утвердительный ответ. Он, спокойно глядя ей в глаза, твердо заявил:
- Дурного - нет. А все-таки для всех нас впереди - тюрьма.
Ты уж так и знай…
У нее дрогнули руки. Упавшим голосом она проговорила:
- А может быть, - бог даст, как-нибудь обойдется?..
- Нет! - ласково сказал сын. - Я тебя обманывать не могу. Не
обойдется!
Он улыбнулся:
- Ложись, устала ведь. Покойной ночи!
Оставшись одна, она подошла к окну и встала перед ним, глядя
на улицу. За окном было холодно и мутно. Играл ветер, сдувая снег с крыш
маленьких сонных домов, бился о стены и что-то торопливо шептал, падал на землю
и гнал вдоль улицы белые облака сухих снежинок…
- Иисусе Христе, помилуй нас! - тихо прошептала мать. В
сердце закипали слезы и, подобно ночной бабочке, слепо и жалобно трепетало
ожидание горя, о котором так спокойно, уверенно говорил сын. Перед глазами ее
встала плоская снежная равнина. Холодно и тонко посвистывая, носится, мечется
ветер, белый, косматый. Посреди равнины одиноко идет, качаясь, небольшая,
темная фигурка девушки. Ветер путается у нее в ногах, раздувает юбку, бросает
ей в лицо колючие снежинки. Трудно идти, маленькие ноги вязнут в снегу. Холодно
и боязно. Девушка наклонилась вперед и - точно былинка среди мутной равнины, в
резвой игре осеннего ветра. Справа от нее, на болоте, темной стеной стоит лес,
там уныло шумят тонкие голые березы и осины. Где-то далеко впереди тускло
мелькают огни города…
- Господи - помилуй! - прошептала мать, вздрогнув от страха…
7
Дни скользили один за другим, как бусы четок, слагаясь в
недели, месяцы. Каждую субботу к Павлу приходили товарищи, каждое собрание
являлось ступенью длинной пологой лестницы, - она вела куда-то вдаль, медленно
поднимая людей.
Появлялись новые люди. В маленькой комнате Власовых
становилось тесно и душно. Приходила Наташа, иззябшая, усталая, но всегда
неисчерпаемо веселая и живая. Мать связала ей чулки и сама надела на маленькие
ноги. Наташа сначала смеялась, а потом вдруг замолчала, задумалась и тихонько
сказала:
- У меня няня была, - тоже удивительно добрая! Как странно,
Пелагея Ниловна, - рабочий народ живет такой трудной, такой обидной жизнью, а
ведь у него больше сердца, больше доброты, чем у тех!
И махнула рукой, указывая куда-то вдаль, очень далеко от
нее.
- Вот какая вы! - сказала Власова. - Родителей лишились и
всего, - она не умела докончить своей мысли, вздохнула и замолчала, глядя в
лицо Наташи, чувствуя к ней благодарность за что-то. Она сидела на полу перед
ней, а девушка задумчиво улыбалась, наклонив голову.
- Родителей лишилась? - повторила она. - Это - ничего! Отец
у меня такой грубый, брат тоже. И - пьяница. Старшая сестра - несчастная… Вышла
замуж за человека много старше ее. Очень богатый, скучный, жадный. Маму -
жалко! Она у меня простая, как вы. Маленькая такая, точно мышка, так же быстро
бегает и всех боится. Иногда - так хочется видеть ее…
- Бедная вы моя! - грустно качая головой, сказала мать.
Девушка быстро вскинула голову и протянула руку, как бы отталкивая что-то.
- О нет! Я порой чувствую такую радость, такое счастье! У
нее побледнело лицо и синие глаза ярко вспыхнули. Положив руки на плечи матери,
она глубоким голосом сказала тихо и внушительно:
- Если бы вы знали… если бы вы поняли, какое великое дело
делаем мы!..
Что-то близкое зависти коснулось сердца Власовой. Поднимаясь
с пола, она грустно проговорила: